Последний снег

Последний снег

Повести

Сестра милосердия

1

Аня вертела в руках записку от Сазонихи, будто выискивала на мятой бумажке другие, невидимые слова, кроме этих трех, крупно нацарапанных: «Сын при смерти».

Она устало опустилась на табуретку, подумала, что Настасья Сазонова не такая глупая баба, чтобы зря бить тревогу, но все равно не поверила записке.

Хоть в последние дни Аня пропадала в соседних селах, она успевала справляться, все ли в порядке тут, в Грачевке. Всего неделю назад она сама видела Сашу Сазонова, обрадовалась; окрепший и загорелый, он ждал повестку из военкомата, сказал, что будет проситься во флот.

Года еще не прошло, как Саша выписался из областной больницы, где пролежал два месяца. Словно с того света явился — кожа да кости. Только к концу зимы сошла с его лица желтизна, появился на щеках робкий румянец. Может быть, болезнь, выждав время, повторилась — проглядела ее Аня при недавней встрече с Сашей.

Аня еще раз медленно повела глазами по бумаге, читала, отличая букву от буквы, отчего записка вовсе потеряла свой зловещий смысл. Аня, бестолковая и потерянная, сорвалась вдруг с места, неизвестно зачем выскочила в дневной свет.

В самом конце деревни, где жили Сазоновы, ничего не было видно — все смыло ясным холодным солнцем.

Аня едва удержалась от желания напропалую бежать вниз по улице; она заторопилась к телефонному аппарату, в коридоре слепо налетела на полочку с посудой. Упали к ногам, со звоном разбились две-три тарелки, и Аня подумала: это к добру.

Минут через двадцать после того, как она дозвонилась до города, объяснила, зачем понадобилась срочная помощь, над селом появился вертолет. Аня, бежавшая по засохшим комкам грязи, остановилась: не мерещится ли? Нет, все верно — вертолет пронесся вдоль улицы, обогнал Аню. И точно возле дома Сазонихи, куда сбегалась детвора, заслышавшая стук мотора, стал приземляться.

А когда запыхавшаяся Аня, совсем не чувствуя усталых ног, протиснулась во двор, врач уже вышел на крыльцо.

Аня не смогла ни поздороваться, ни даже вздохнуть — все в ней разом остановилось, замерло при виде врача, прикуривающего от зажигалки. Видно было, успел он осмотреть Сашу Сазонова, и хоть казался спокойным, по тоске, промелькнувшей в его глазах, Аня догадалась: решил, что Саша — не жилец.

В сенях, пристукивая лбом об дверь, голосила Сазониха:

— …Не отдам… Хватит, прошлый раз залечили его, сыночка моего бедного-о… Чего уж зря-то везти, коли толку никакого-о. Пусть уж здесь отойдет, у матери на руках…

— Как быстро вы… — не зная, что сказать, протянула Аня.

— Мы в другой район летели, мимо, — пояснил врач. — Радировали нам. Вот и свернули.

— Нет, я вообще говорю: быстро очень… — Аня посмотрела в окна, задернутые занавесками, перевела взгляд на врача: — Быстро…

— Там все ясно, — тихо проговорил врач. — Помню я его — два месяца лежал. В этот раз… С неделю протянет. — Неожиданно спросил: — В чудеса верите?

Не дожидаясь ответа, сощурил глаза, выпустил изо рта длинный дым.

— Понятно, атеистка… — сказал он, чуть насмешливо глядя на Аню с высоты крыльца. — Только чудо его может спасти. Нет у меня времени на непрофессиональные беседы, ждут меня. Оставлю вот рецепты…

Аня наблюдала, как он, похоже, простуженный, затяжелевший, достает из саквояжа листки, авторучку, и в голове ее смешались жалость и недоверие к этому человеку.

Она поднялась на крыльцо, вошла в сени, наткнулась на Сазониху, загородившую дверь в избу.

— Не пущу, — выдохнула Сазониха. — Не отдам я его…

Но пока Аня искала для нее слова понежнее, Сазониха сама притихла, вроде очнулась. И отошла, пошатываясь на слабых ногах, в угол.

Аня скрипнула дверью, ступила на половицу. Очутилась в тишине, в которой угадывалась прощальная тоска. Аня заставила себя идти дальше — к никелированной кровати. На ней, почти не смяв подушку головой, лежал Саша. Аня хотела позвать его, дотронуться до вытянутой поверх одеяла тонкой, неподвижной руки, и не посмела.

Другим она помнила Сашу. И того веселого, задиристого паренька боязно было сравнить с теперешним.

Возник в памяти весенний день. Совсем недавно — всего год с лишним прошло — впервые увидела она Сашу: высокого, крепкого, в красном мотоциклетном шлеме, надетом на самые брови. Это он неизвестно как разыскал ее среди пассажиров, ожидающих автобус. Это он подошел к ней, скрывая застенчивость, нарочито бойко спросил, не в Грачевку ли она едет. Потом летели они по шоссе, по укатанному проселку, и он — Сашей звать, девятый класс заканчивает — объяснял, что по жребию выпало ехать на школьном мотоцикле за новенькой фельдшерицей. Как узнал, что Аня — фельдшерица? Очень просто — подсказало чутье…

Осенью, когда всем классом убирали картошку, первый раз свалила его болезнь. Увезли его в беспамятстве на таком же вертолете, какой стоит сейчас на лужайке.

Два месяца спустя выписали его. Аня, знавшая, что после больницы мало кого тянет к медпункту, удивилась, когда Саша появился на пороге. Худой и бледный. Казалось, болезнь навсегда отняла у него прежнюю способность радоваться жизни. Аня помнит, как она говорила о чем угодно, даже пела смешную детскую песенку, лишь бы развеселить Сашу. Улыбки его она не дождалась, зато Саша сказал на прощание, что дорогу к ней он не забудет. Сказал так, будто был ей обязан. И так повадился ходить то один, то с дружками, и о том, что он был, Аня узнавала, когда утром выбиралась во двор: снег расчищен, лежит возле крыльца охапка дров, стоят подернутые тонкой пленкой льда полные ведра воды.

Тихий скрип кровати вывел Аню из недолгого забытья. Нет, не чудилось ей — кровать поскрипывала под Сашей, который с трудом поднял голову с подушки, пытался сесть. Но тело не слушалось его. Аня невольно подалась вперед, чтобы подсобить Саше, не успела: справился сам. В его невидящем взгляде светилась такая радость, будто Саша окончательно пересилил слабость и теперь его уже не просто свалить. Он пытался удержать себя в этом положении, покачался вперед-назад, истратив последнюю мочь, упал на подушку.

Аня отвернулась к окну. И сквозь тюлевую занавеску, как сквозь туман, разглядела фигуру в белом халате. Врач шагал к вертолету.

Аня неслышно скользнула в дверь, опять натолкнулась на Сазониху. Грузная, обессилевшая от плача женщина обняла ее, припала головой к плечу.

— Это что же, Нюта, миленькая, получается?.. Значит, не возьмут его, не положат?.. — вдруг сжалась, примолкла. Снова заговорила шепотом: — Неужто я во всем виноватая? Пять дней скрывала, думала — пройдет. Не берут его, значит, безнадежный.

— Вы сейчас слезами никому не поможете, — сказала Аня.

Вырвалась, побежала. Врач старательно обходил репейники, приближался к вертолету. Пилот уже включил двигатель; низко провисшие лопасти винта дрогнули, медленно завращались.

— Подождите! — крикнула Аня, перекрыв еще слабый, свистящий звук вертолета.

Врач обернулся. Ни удивление, ни досада не отразились на его лице. Отвернув низ рукава, он взглянул на часы; перевел взгляд на небо, на крыши, на Аню.

— Что еще от меня требуется? — вежливо поинтересовался он. — Рецепты я оставил у хозяйки.

— На каком основании вы решили, что он… — у нее не хватило духа закончить свою скороговорку словом «умрет», и она, переводя дыхание, спросила: — Неужели вам больше нечего сказать?

— На основании опыта… — нетерпеливо проговорил врач. — Когда вы, кроме училища, закончите парочку вузов, поработаете лет двадцать… Да, шансов, к сожалению, очень мало…

Аня растерялась, оглянулась назад: дом, занавешенные, бельмастые окна, застывшая в проеме двери Сазониха, бабы, детвора. Мотор уже тарахтел вовсю, и бесполезно было говорить — врач не услышит.