Измена хуже предательства

Радим поднимается, следует за мной, подходит вплотную, так близко, что я начинаю отчетливо чувствовать запах гербер в холодном воздухе. Они как символ примирения маячат передо мной, маня забрать себе, но цвет их красный и он совсем не рождает в душе желание к примирению. Во мне все еще кипит возмущение. Как он мог подумать, что ребенок не его?

Нелепость какая. Не так я хотела рассказать о ребенке. И точно не такую реакцию ждала, хоть и предполагала, что Радим может не обрадоваться, но все же надеялась. Глупо надеялась.

Радим смотрит не отводя от меня глаз, такой серьезный и собранный, его парфюм вместе с ароматом гербер смешивается и возрождает давно забытое ощущение счастья.

— Ничего не изменит. — наконец отвечает он. — Вы нужны мне оба. Ты и твой ребенок и даже если между вами с Валерой есть что-то, это ничего не изменит.

— А как же твоя зазноба Лика?

— Нет ни одной зазнобы кроме тебя. С Ликой никогда и ничего не было, и быть не могло. Забудь про нее. — без запинки произносит он и я безоговорочно верю, хочу верить его словам.

Забудь. Как легко звучит это слово из его уст. А в моей душе оно повисает тяжестью прожитых без него месяцев.

Радим поднимает руку, касаясь моей мокрой щеки, убирает большим пальцем влагу.

Я отстраняюсь. Слишком интимный жест, а я еще не все узнала и не простила, чтобы принять его. Сама вытираю щеки от соленых дорожек, холодящих щеки.

Его рука так и повисает в воздухе, но через секунду опускается.

— И ради чего тогда, было все это? Зачем нужен был весь этот фарс с уходом.

— Я не мог оставаться с тобой пока не выяснятся все обстоятельства. Я просто не смог тебя обманывать, лгать тебе в лицо. Поэтому я принял такое решение.

— Ты все это затеял, чтобы что? — неверяще переспрашиваю. — Ты из-за этого обрек меня на все эти месяцы страданий? Из-за… — не хватает слов чтобы, высказать ту гамму чувств, что он вызвал своими словами. Стараюсь проморгаться, чтобы не пустить только высохшие слезы, закусываю губу, в тщетной попытке сдержаться.

Боже, я не знала, что может быть так больно. Это как удар под дых. пытаешься сделать вдох, но не получается, все твои чувства сейчас сосредоточены на боли, а не на рефлексе дышать.

— Марина, прости. Я просто не мог по другому. Пойдем со мной, я все объясню. — он протягивает ко мне руку.

Я отступаю назад, мотая головой в неверии. Неможет быть, чтобы он из-за этой банальности ушел, оставил меня, обрек на муки. Я не хочу идти за ним, мне нужно заново переосмыслить все месяцы одиночества.

— Ты не представляешь сколько боли я пережила за эти месяцы, той боли, что может подарить только разбитое сердце. И ты теперь вот так, просто, хочешь, чтобы я пошла с тобой?

Я делаю еще шаг назад и чувствую, как пол уходит из под ног, буквально. Я вскидываю руки в тщетной попытке уцепится за воздух, но это бесполезно. Я лечу назад и только сердце успевает замереть в страхе.

44

В пылу нашего разговора я не заметила, как близко подошла к проезжей части и теперь лечу с невысокого бардбрчика прямо на проезжую полосу по которой снуют туда сюда машины.

Отчаянные крики: "Марина",

"Держи ее!" — с разных сторон, сопровождают мое падение. Это двое мужчин — один безмолвный свидетель, второй — непосредственный участник.

Но крики долетают быстрее, чем их владельцы успевают добраться до меня.

Я падаю на мерзлый мокрый асфальт больно ударяясь копчиком. Даже не сопротивляюсь желанию согнуться пополам и распластаться на этом асфальте одновременно.

Пытаюсь отдышаться.

Гудки клаксонов проносятся мимо, на встречке.

Сильные руки мужа поднимают и выталкивают меня с оживленной проезжей части на тротуар. Это чудо, что я не попала под машину сразу же. Стоя на четвереньках все еще пытаюсь прийти в себя.

Особо длинный и протяжный звук клаксона пронзает уши, заставляя барабанные перепонки взорваться. Отчаянный скрежет шин по асфальту, визг тормозов и глухой удар заставляют меня обернуться. Накинувшийся на голову капюшон сыграл со мной злую шутку. Закрыв весь обзор и я не видела, что произошло за моей спиной.

Я еще не чувствую боли, я ничего еще не чувствую.

Медленно оборачиваюсь, боясь увидеть страшное. Не зря.

Мое сердце ухает вниз, а низ живота простреливает болью.

Радим лежит на дороге не шевелясь, а чуть в стороне от него стоит машина, слишком близко. Водитель выскакивает из авто, суетясь. Подскакивает к Радиму, проверяет пульс. Достает телефон, набирая номер, так и оставаясь сидеть рядом.

Герберы, разлетевшиеся по всей проезжей части алыми всполохами, словно пятна алой крови, которая не была пролита, но могла бы. Словно им выпала честь понесли наказание за ошибки человеческие.

Кто-то хватает меня под мышки. Это Валера, пытается поднять меня на ноги, но они не слушаются, не держат меня. Тянущая боль внизу живота нарастает, заставляя согнуться. Сознание начинает мутиться от боли и дикого страха, ужаса, что Радим больше никогда не поднимется сам с этой дороги. Зажимаю рот рукой, сдерживая крик.

Хочу подойти к нему, самой проверить пульс, убедится, что он жив. Но ноги начинают неметь от боли, что тянет низ моего живота.

Слышу, как Валера вызывает скорую, пытаясь удержать меня одной рукой.

— Оставь меня. Посмотри, что с ним, посмотри. — тереблю Валеру в отчаянии.

Он мотает головой:

— С ним все будет в порядке.

Я совсем не уверена в его словах, он специально успокаивает меня. А сердце мое гулко стучит в груди, сжимаясь от страха, страха не увидеть больше живым отца моего малыша.

— А вот ты как? Что нибудь болит? — нотки беспокойства, взвивают мою панику на новый виток.

— Живот… болит, — только и могу вымолвить.

Звук сирены прорывается в сознание навязчивым завыванием. Как быстро — плывет в голове мысль и исчезает.

44.2

Мучительно больно открывать пересохшие веки, выныривать из той неги, волшебной дымки, где на моих руках уютно устроился маленький сверточек безмятежности, маленький носик, маленькие пальчики, губки бантиком, причмокивают.

Навязчивая болтовня на периферии сознания мешает сосредоточиться на картинке, которая неумолимо растворяется.

— Да, обоих привезли по скорой, эту вот к нам, а его в травму. Мужик-то в рубашке родился, считай легко отделался, сотрясение и перелом…

Начинаю чувствовать свое тело, слабое и бессильное. Трудно двигаться и даже пошевелить рукой составляет неимоверных усилий. Тянущая боль в руке заставляет поморщится, открыть глаза. Тонкие трубки капельницы тянутся к штативу, иголка неудобно воткнута прямо в изгиб локтя, мешает согнуть руку.

Жутко хочется пить. Осматриваюсь по сторонам. Палата на две койки, на одной из которых лежу я, а вторая пуста. Больница. Я же в больнице! Это осознание потрясает, а следом приходят воспоминания случившегося на дороге. Радим, неподвижно лежащий на мокром асфальте в красных всполохах цветов. Моя боль, мутящая сознание..

Боже, Радим! Холодящий страх окутывает, я дергаюсь, но капельница мешает встать. А следом вспоминаю свою боль. Мой малыш! Хватаюсь за живот. Ощупываю его. Вроде на месте. Но я не чувствую ни шевеления, ни малейшего намека на движение внутри. Сердце заходится беспокойством. А если с малышом что-то не в порядке, а я разлеглась здесь и даже не знаю!

Хочу встать, но мне мешает эта капельница, не хватает сил даже сесть. Живот простреливает тянущей болью, от резкого напряжения и я тут же расслабляюсь, замерев в испуге. Дышу, пытаясь успокоится, растираю низ живота, стараясь облегчить боль.

Должен же кто-нибудь быть здесь. Зову, но мой слабый писк вряд ли можно назвать спасительным.

Через несколько минут моих потуг вытащить капельницу и как-то принять вертикальное положение, открывается дверь. Вкатывается тележка для мытья полов, а за ней женщина в робе.

— Врача позовите, пожалуйста, — жалобно шепчу.