Сломленные души

— Езжай домой. Поговори с ней. Ей нужна профессиональная помощь и ее семья, — произносит он серьезным голосом. — И ее нельзя оставлять одну.

Как только связь прерывается, я звоню Ивану и отправляю его в «Урал». От Романа до меня час езды, и все это время я обдумываю слова врача. Надо было остаться с девушкой. А если она проснулась и испугалась, что меня нет? Никто в здравом уме не оставил бы девушку в таком состоянии одну в незнакомом месте. Я не подумал.

Я ударяю рукой по рулю и сильнее нажимаю на педаль газа.

 

* * *

 

Когда открываю переднюю дверь, в доме царит кромешная тьма. Может быть, она еще спит? Я включаю свет и замираю на месте. Девушка сидит на полу в нескольких шагах от двери, обхватив руками ноги. Ее тело неконтролируемо трясется.

— Черт... — Я приседаю рядом с ней, намереваясь подхватить ее на руки, но как только тянусь к ней, она прыгает в мои объятия. Снова обхватывает меня, как медвежонок коалы, и зарывается лицом мне в шею.

Придерживая ее под бедра, я несу девушку в свою спальню. Я намерен осторожно опустить ее на кровать, но не успеваю, как она сжимает меня руками и ногами.

— Прости, что оставил тебя одну, — шепчу я и сажусь на край кровати.

Рядом со мной лежит свернутое одеяло, я достаю его и оборачиваю вокруг плеч девушки. Она не шевелится, только прижимается ко мне, все еще дрожа.

— Ты в безопасности. — Я кладу руку ей на затылок, а другой рукой поглаживаю ее по спине, как надеюсь, успокаивающим движением. — Ты в безопасности.

С ее губ срывается вздох, и она расслабляется в моих объятиях. Я продолжаю успокаивающие поглаживания не менее получаса, после чего она поднимает голову с моего плеча. Я тянусь к лампе, стоящей на тумбочке, и поворачиваю выключатель, чтобы немного приглушить свет. Девушка несколько раз моргает, видимо, привыкая к внезапной яркости, а затем смотрит мне в глаза.

— Ну как, лучше?

Она ничего не отвечает, просто несколько секунд смотрит мне в лицо. Боже, она так чертовски юна. Она разжимает руки на моей шее и проводит ладонями по моим плечам и вниз по груди, останавливаясь на лацканах пиджака. Ее взгляд опускается на руки, и ее тело внезапно застывает. Я прослеживаю за ее взгляд и вижу, что она сосредоточилась на галстуке. Малышка снова начинает дрожать, и с ее губ срывается хныканье.

— Что случилось?

Дыхание у девушки учащается и становится более поверхностным, а в глазах застыл ужас.

— Посмотри на меня. — Я обхватываю ладонями ее лицо и приподнимаю голову, пока наши взгляды не встречаются. В ее темно-карих глазах плещется паника. — Хорошо. Теперь дыши.

Она пытается, но дыхание сбивается. Пытается еще раз. Ее нижняя губа дрожит, и я слышу тихий шепот, но не могу разобрать, что она говорит.

— Я не услышал тебя, детка. Можешь повторить?

Она закрывает глаза и наклоняется вперед. Она совсем тихо повторяет рядом с моим ухом:

— Они всегда... носили костюмы.

Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что она имеет в виду. В тот момент, когда до меня доходит, по спине пробегает холодный озноб. Она сказала «они». Во множественном числе. Я подумал, что она, возможно, состояла в жестоких отношениях с каким-нибудь психом, который накачал ее наркотиками.

Я отпускаю ее лицо и быстро снимаю пиджак, бросив его посреди комнаты, чтобы она его не увидела. Затем начинаю развязывать галстук. Девушка не отрывает взгляда от моих рук, когда дергаю за узел, и дрожь в ее теле усиливается.

— Посмотри на меня. — Мне удается выговорить эти слова спокойно, чтобы не напугать девушку. Это нелегко, потому что гнев, бушующий во мне, грозит вот-вот вырваться на волю. — Смотри мне в глаза. Умница. Я выбрасываю его, хорошо? — Я кидаю галстук на пол.

Как только галстук исчезает из виду, она немного расслабляется, но ее все еще трясет.

— Рубашку тоже? — спрашиваю я и, не дожидаясь ответа, начинаю расстегивать пуговицы.

Девушка прикусывает нижнюю губу и кивает.

— Хорошо, детка. — Я расстегиваю последнюю пуговицу и снимаю рубашку. — Лучше?

Я всматриваюсь в ее покрасневшие глаза, и, боже, она кажется такой потерянной. Не поднимая глаз, бедняжка медленно кладет руку на мою голую грудь. Кончиком пальца проводит по ключице, где начинаются татуировки, затем медленно опускается вниз. Прикосновение едва уловимо, она очерчивает фигуры, нанесенные на коже.

— Боюсь, что я не смогу их удалить, mishka.

Она поднимает на меня взгляд, уголки ее губ слегка изгибаются вверх.

— Это улыбка?

Она пожимает плечами.

Пусть это мимолетная улыбка, но все же улыбка. Она полностью преображает ее лицо, давая мне возможность увидеть ту женщину, которой она была до всего, что с ней произошло.

— Как тебя зовут, детка?

Меня снедало желание узнать ее имя, мельчайшие подробности о ней.

— Ася, — говорит она тоненьким голоском. Необычное имя.

— Ася, — пробую я. Оно ей подходит. — Очень красивое имя. А твоя фамилия?

— Девиль, — шепчет она.

Я поднимаю брови.

— Ты итальянка?

Она кивает.

Фамилия кажется знакомой, но я не могу ее вспомнить.

— Ты из Чикаго?

— Из Нью-Йорка.

Как только она это произносит, приходит озарение.

— Ты родственница Артуро Девилля?

— Он мой брат. — Она прикусывает губу. — Ты знаешь Артуро?

Подчиненного босса нью-йоркской семьи «Коза Ностра». Черт. Я не знаком с Артуро Девиллем, но Роман всегда следит за тем, чтобы у Братвы были сведения о каждом человеке, так или иначе связанном с нами.

— Я из русской Братвы, mishka. Жена твоего дона — сестра жены одного из наших силовиков, — говорю я. — Надо срочно позвонить твоему брату и сообщить, что ты здесь.

Ася замирает на месте.

— Пожалуйста... не надо.

— Почему? — спрашиваю я, чувствуя, как меня охватывает тошнота. — Он как-то связан с тем, что с тобой случилось?

Она качает головой, затем обхватывает меня за шею и прижимается к моей груди.

— Наверное, он думает, что я умерла. Я хочу, чтобы так оно и было.

— Но он же твой брат. Он, наверное, сходит с ума от беспокойства. — Я провожу рукой по ее темно-каштановым прядям. — Ты должна сказать ему, что с тобой все в порядке.

— Ни хрена я не в порядке! — огрызается она, затем слезает с моих колен и буравит меня взглядом. — Эти люди месяцами накачивали меня наркотиками и продавали. А я им позволяла! Я ничего не сделала! Ну что за гнусное существо, которое позволяет им совершать их мерзости, не сопротивляясь?

Она плачет и при этом кричит. И я ей позволяю. Гнев — это хорошо. Любое проявление реакции — хорошо. Поэтому я ничего не делаю. И не пытаюсь ее успокоить. Я сажусь на край кровати и молча за ней наблюдаю.

— Знаешь, что вчера вечером, когда ты нашел меня, я впервые попыталась убежать? — продолжает она. — Ты хочешь, чтобы я рассказала об этом своему брату? Он воспитал меня не для того, чтобы я стала чертовой шлюхой! Я лучше никогда больше не увижу его, чем он узнает, что позволила им сделать из меня!

Она делает глубокий вдох и хватает мою рубашку с пола возле своих ног. Наступив на ее край, она обеими руками тянет за материал, пока рубашка не рвется. Затем начинает ее кромсать. Я смотрю на нее с изумлением. Я думал, что она кроткая и нежная, но, наблюдая за ее великолепной яростью, понимаю, как сильно ошибался. В ней пылает огонь и свирепствует дух жизни. Те, кто причинил ей боль, кто сломил ее дух, — они не смогли его полностью уничтожить. И я найду всех до единого и заставлю их заплатить.

— Я ненавижу их! Я так сильно их ненавижу! — рычит она и поднимает на меня глаза. — А ты? Какого черта ты сидишь? Как ты можешь вот так запросто наблюдать за моим психическим расстройством и ничего не делать? Да что с тобой такое? — Она толкает меня руками в грудь. — Разве ты не должен попытаться меня успокоить?