Страница 69 из 84
Гамсун пытался толковать о том, что Норвегии не нужно немецкое правительство и что необходимо удалить из страны Тербовена, который предлагает в новой Европе Норвегии не место «за общим столом», а какой-то жалкий протекторат, о норвежских судах, которым не разрешено плавать в собственных территориальных водах и заниматься грузоперевозками, о непрекращающихся казнях, «которые нам совершенно не подходят», о необходимости собственного «норвежского» правительства... А Гитлер его не слышал и слышать не хотел, а потому просто приказал выгнать, заявив, что аудиенция окончена. Сохранились свидетельства очевидцев, что Гамсун в конце беседы воскликнул: «В конце концов, Вы совершенно не разбираетесь в том, о чем я говорю!»
После этой встречи Гамсун задумался, а был ли он прав в своей безоговорочной поддержке режима. Для него лично, и об этом свидетельствуют многие, встреча с Гитлером стала настоящей катастрофой. Все его надежды на светлое будущее Норвегии и на удаление из страны Тербовена были разбиты.
«Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстояньи...» А у Гамсуна, к сожалению, не было такого расстояния, чтобы разглядеть Большое Зло. Но писатель утешил себя тем, что Гитлер и Тербовен уйдут, как уходили другие правители, а великая Германия останется и будет по-прежнему противостоять ненавистной Англии. Почти маниакальное презрение и стремление уберечь Норвегию от Англии в какой-то момент лишили Гамсуна разума.
Особенно стоит подчеркнуть, что, хотя немцы широко использовали имя Гамсуна в своей пропаганде, сами они редко когда удовлетворяли его просьбы.
* * *
В 1945 году Гамсун перенес еще один инсульт. Это было очень тяжелое для него время и в том, что касалось семейных отношений.
Единственной радостью для него было возобновление общения с Викторией, но и оно вначале причинило ему боль.
В 1943 году, во время поездки в Германию, он получил от нее письмо с сообщением о смерти ее матери, Бергльот Бек. Гамсун ответил: «Да, да, так твоя мать умерла! Мы с ней совершенно не подходили друг другу, но провели вместе несколько счастливых лет. Она всегда была так добра и чистосердечна, она никогда не причинила никому зла и всегда чувствовала себя более виноватой, чем была на самом деле. Я плачу, вспоминая о ней».
С тех пор Гамсун стал поддерживать отношения со старшей дочерью.
Отношения же с детьми от Марии были далеки от идиллии. Постоянные ссоры родителей, разговоры о деньгах и разделе наследства, нервозная обстановка в доме – во всем этом, по словам Сигрид Стрей, дети винили отца.
Кроме того, Гамсуну вновь стали приходить анонимные письма. Аналогичные тем, что писала ему Мария в 1937 году, все с теми же обвинениями в неверности и трате громадных денег на любовниц. Госпоже Стрей вновь пришлось, по просьбе своего клиента, заниматься этим неприятным делом и вновь ей удалось уладить его.
«Мне было очень жаль Кнута Гамсуна, – писала она. – Для большинства людей трудно стареть, а когда человек, как Гамсун, еще и глух и нелюбим своими родными, то это становится настоящим несчастьем. По желанию матери Арильд стал военным корреспондентом. Туре жил в Аскере и делал на продажу керамику, за которую получал жалкие гроши. Эллинор развелась и приехала домой из Германии, а Сесилия жила в Дании. Гамсун был одинок и, без преувеличения можно утверждать, находился во враждебных отношениях с собственной женой. В одном из своих писем ко мне, которые я считаю совершенно конфиденциальными, он назвал свои последние годы жизни „несчастными“».
Глава двадцать первая
МИСТЕРИЯ ДУХА
15 декабря 1944 года правительство Норвегии, находившееся в эмиграции в Лондоне, приняло закон, по которому все норвежцы, бывшие членами нацистской партии, объявлялись изменниками родины и подвергались аресту. Туре и Арильд Гамсун были арестованы через неделю после освобождения Норвегии.
14 мая 1945 года газета «Афтенпостен» напечатала сообщение о попытке самоубийства Кнута Гамсуна. Однако это было всего лишь газетной уткой. Гамсун никогда не сдавался и сдаваться не собирался.
7 мая 1945 года он написал некролог Гитлеру, который все исследователи творчества писателя в один голос называют наиболее абсурдным из всей его публицистики и самым непонятным его шагом в жизни, если вспомнить, какое отталкивающее впечатление произвел на Гамсуна фюрер. Вот этот некролог:
«Я не достоин во всеуслышание говорить об Адольфе Гитлере, к тому же его жизнь и деяния не располагают к сентиментальности. Он был воином. Борцом за человечество, провозвестником Евангелия о правах всех народов. Он был реформатором высшего класса, его историческая судьба сулила ему действовать в эпоху беспримерной жестокости, жестокости, которая в конце концов захватила и его самого. В таком свете, вероятно, видит Адольфа Гитлера рядовой представитель Западной Европы, а мы, его ближайшие единомышленники, склоняем голову над его прахом»[182] .
Туре Гамсун спросил отца, почему тот это сделал. «Пусть ему безразлично, что на него обрушится волна народного гнева, но ведь человек-то этот ему не нравился! Отец ответил:
– Из чистого рыцарства, больше нипочему!»
Это «чистое рыцарство» и есть объяснение некрологу, от которого Гамсуна отговаривали все родные. Вероятно, в некотором роде это же «чистое рыцарство», боязнь повторить путь своего героя Иваро Карено и предать идеалы молодости легли и в основу желания защищать фашизм до конца...
* * *
Как бы то ни было, но, в соответствии с решением правительства, и Гамсун, и его жена, и двое сыновей были признаны подлежащими аресту и суду.
26 мая Мария Гамсун была помещена в тюрьму в Арендале, а самого Гамсуна 14 июня отправили в больницу.
В последней книге «По заросшим тропинкам» (другой вариант русского названия – «На заросших тропинках») Гамсун пишет:
«26 мая начальник полиции Арендала приехал в Нёрхольм и объявил, что берет мою жену и меня под домашний арест – на тридцать дней. Меня заранее об этом не предупредили. Моя жена, по его приказу, отдала ему все мои ружья. Однако через некоторое время я был вынужден написать ему и сообщить, что у меня остались еще два больших пистолета, привезенных с последней Олимпиады в Париже, которые он может забрать, когда ему будет угодно. И еще я написал, что не буду воспринимать „домашний арест“ буквально, ведь у меня большая усадьба и за хозяйством надо присматривать.
За пистолетами вскоре приехал помощник ленсмана из Эйде.
14 июня меня увезли из собственного дома в больницу в Гримстад, а жену мою отправили за несколько дней до того в женскую тюрьму в Арендал. И присматривать за усадьбой у меня не стало никакой возможности. Это было очень печально, ибо хозяйство осталось на совсем еще молодого и неопытного работника. Но делать было нечего.
В больнице молодая сестричка спросила меня, не хочу ли я сразу же лечь в постель – ведь в «Афтенпостен» было написано о моем "подорванном” здоровье и о том, что «я нуждаюсь в лечении». "Благослови вас Господь, деточка, я вовсе не болен, – отвечал я, – и еще не приезжал в вашу больницу человек здоровее меня, я всего-навсего глух!” Она, верно, решила, что это я так пошутил, но не стала вступать со мной в разговор. Нет, не захотела она со мной говорить, и все остальные сестры во время моего пребывания в больнице тоже не нарушили молчания. Единственным исключением была старшая сестра, сестра Мария».
В первое после ареста время Гамсуна больше волновал не предстоящий суд, а любимая усадьба, в которую было вложено столько сил и любви, не говоря уже о деньгах. Однако вскоре забота о Нёрхольме отступила на второй план, потому что писатель понял, что судить его вовсе и не собираются...
В больнице в Арендале Гамсун провел 30 дней, а затем его перевели в больницу в Гримстад.
«23 июня меня отвезли к следователю, – вспоминал Гамсун. – Он встретил меня с ухмылкой:
182
Пер. с норв. Ю. Яхниной.