Река Великая

За свои три месяца работы в угро Иван Сабанеев не видел столько заявлений о пропавших без вести, сколько поступило к ним за два праздничных дня. 1-го числа до поздней ночи они исколесили весь Псков и половину района, а сегодня с утра перед Малыми Удами еще успели заехать в городе на дальнее Завеличье, где подгулявший глава семейства сам ввалился в дверь, пока они брали показания у домашних.

– Артем Игоревич, вы про эту «Газель» с рефрижератором раньше слышали? – Иван Сабанеев глядел на дорогу, что вела машину через заснеженный хвойный лес.

– Еще с перестройки слухи по району ходят, – ответил Копьев с пассажирского сиденья. – Народец в Ящерах тихий, но со странностями. Не бедствуют. От зависти у соседей играет воображение.

– А что за странности?

– Живут замкнуто своей общиной. Не пьют, не курят. Имена старинные. Дети на домашнем обучении, пожилые на пенсию не подают.

– Сидят на натуральном хозяйстве? – Подсказал Сабанеев.

– Рыбу ловят. У них своя артель. «Садко». Участок на реке выкуплен. Я несколько лет назад у них был, когда в Неёлове очередной алкаш потерялся. На староверов тогда всем Неёловым пальцами показывали, и рефрижератор среди ночи видели. Даже якобы разглядели номера.

Между деревьев впереди заголубели огни уличных фонарей. Показалась белая река.

– Алкаш нашелся?

– Нет.

– Я тут посчитал, – осторожно заметил Сабанеев. – У нас по области показатель по пропавшим без вести на тысячу человек на пятнадцать процентов больше, чем по Северо-Западу в среднем. Это за последние двадцать лет, дальше статистики нет. А если взять четыре района: Псковский, Печорский, Островский и Палкинский, то на двадцать пять.

– Летом в реке тонут, зимой по канавам замерзают. По употреблению алкоголя на душу населения мы тоже бьем рекорды, особенно если суррогат посчитать.

У берега был возведен частокол, из которого в сторону реки наполовину выступало массивное здание. В первую минуту Сабанеев принял его почему-то за старообрядческий храм, но, когда они подъехали ближе, то не разглядел ни купола, ни креста наверху, ни даже окон в глухом срубе. На огороженной территории были еще две постройки пониже, крыши которых поднимались над глухим забором.

– Их рыбное хозяйство, – сказал Копьев, не поворачивая головы, когда они проезжали мимо.

Деревня Ящеры была из числа малодворных, как почти все на Псковщине, где десять изб уже считают большим селом. По указанию майора «Лада Калина» свернула в первую из двух улочек. Дом директора артели стоял ближним к лесу.

Когда опера́ вышли из машины, со стороны избы раздался грозный лай, который тут же подхватили несколько собачьих голосов из-за забора напротив. На крыльце показалась молодая женщина в шубе. Сабанеев поздоровался с ней, пытаясь перекричать охранника на дворе, и протянул удостоверение через изгородь.

Дом староверов с резным фронтоном и теремками-наличниками на окнах рисовал впечатление сытной крестьянской старины. Снег на крыше в свете фонаря с улицы отливал мертвенной синевой. Взгляд Ивана задержался на коньке избы, где вместо деревянной лошадиной головы или петуха восседала неизвестная рептилия в снежной шапке.

От дома к сараю из бревен на другом краю двора была расчищена дорожка в снегу. Ни теплиц, ни сада в хозяйстве не было. На участке росла только старая ель, и у забора торчали из-под снега ветки какого-то кустарника.

Похожий на гончую поджарый лопоухий пес рвался на цепи, другой конец которой был приделан к будке из нестроганых бревен.

– Кощей! Не балуй! – Прикрикнула молодая хозяйка, но пес только больше ярился. Опера́м пришлось сделать крюк, чтобы подойти к крыльцу.

Вместе с хозяйкой они поднялись по ступеням. В сенях вдоль потолка были растянуты гирлянды сушеных щук и лещей. Аппетитно пахло вяленой рыбой. Женщина скинула шубу и осталась в неподпоясанном старомодном платье. Лейтенант посмотрел на ее живот и сделал вывод, что директорское семейство ждет пополнение, и довольно скоро. С трудом наклонившись, она стянула валенки, сунула ноги в тапки и отворила перед гостями дверь.

Директор артели «Садко» Святовит Михалапович Родич при виде полицейских поднялся от стола и вставил закладку в книгу. На нем был джемпер красно-коричневого цвета с рисунком из бледно-желтых линий и ромбов и шаровары. Вопреки Ивановым ожиданиям, бороды директор-старовер не носил, на лице были только жидковатые усы подковой.

Женщина на другом конце скамьи – наверно, его супруга – отложила пяльцы с вышивкой. Она была ровесница Святовита Михалаповича, лет пятидесяти с небольшим.

– Бог в помощь.

– Сабанеев. Уголовный розыск, – лейтенант пожал руку, которую протянул ему хозяин, и показал удостоверение.

– Присаживайтесь.

За всю последнюю неделю это первое жилище, где Сабанеев с Копьевым не увидели наряженной елки. То ли в общине не отмечают праздников, то ли Новый год встречать будут через две недели по старому стилю. Четверть избы занимает исполинская печь, с которой на полицейских таращит заспанные глаза девчушка лет четырех-пяти. Печь отделяет кухонную зону от жилого помещения с длинным столом и двумя самодельным кроватями: односпальной и широкой двуспальной с массивным глухим изголовьем. Шкафа в избе нет, но в дальнем углу стоят два старинных сундука с железной оковкой, один немного меньше другого.

– Квасу выпьете?

– Неси – не спрашивай. Да ухи влей, – ворчит хозяин.

Когда беременная скрылась за печкой, к Ивану обратилась «вышивальщица»:

– К нам почтальонка в том году заходила. Любава ей тоже квасу предложила, а она отвечает: «Вам, староверам, после этого кружку придется бить».

– И я про такой обычай читал, – сказал Иван Сабанеев.

– Старообрядцы разные есть. Поповцы, единоверцы – у них, может быть, так.

– А вы?

– Мы беспоповцы, – улыбнулась женщина. Каштановые волосы у нее были пострижены в каре, ногти покрашены кроваво-алым лаком.

– Беспоповцы? То есть священников у вас нет?

– Ни попов, ни церкви, – подтвердил за нее хозяин избы. – В жилищах своих Господу Богу молимся, – при этих словах они вдвоем привстали с лавки и по-староверски, двумя перстами, старательно перекрестились. Девочка на кровати вытащила руку из-под одеяла и повторила их жест. Сабанеев огляделся и не нашел глазами ни одной иконы, но решил дальше не распространяться на религиозную тему.

Первым на столе появился хлеб, нарезанный толстыми ломтями, потом квас и наконец уха в глиняных мисках. Иван Сабанеев оглянулся, чтобы поблагодарить Любаву, и невольно задержал взгляд. Несмотря на изможденность в лице, которую он списал на поздний срок беременности, девушка была очень хороша собой.

Когда она скрылась за печью, Иван обратился к директору артели:

– В Малых Удах в новогоднюю ночь пропал человек. Семенов Юрий Алексеевич. Знаете, может быть?

– Юрку знаю. А что пропал он, первый раз слышу, – удивленно поднял брови Святовит Михалапович.

– В ночь на 1-е число вы не заметили ничего необычного? Может быть, крики слышали? Или чужаки заходили в деревню? – Иван потянулся к кружке. Судя по аромату, квас настаивали на ягодах можжевельника. Вкус был приятный и чуть терпкий.

– Это летом у нас тут каждую ночь крики хмельные окрест, особенно в выходные и в праздники, а зимой все по домам сидят. За рекой, правда, взрывали салюты, но это уже не первый год.

В беседу включился майор Копьев:

– На вашу артель зарегистрирован грузовик, «Газель» с рефрижератором. Вы на нем ездите?

– Прежде я ездил, рыбу в город возил, когда директором мой отец был. А нынче за водителя Богуслав, сын мой. Кроме нас, больше никто в страховку не вписан.

– А он?..

– Сети на пристани чинит. Любава, сходи!

Беременная поднялась с края скамьи, куда только что пристроилась отдохнуть, и поспешила к двери.

Иван черпал уху деревянной ложкой и разглядывал вышивку на скатерти. Узор на ткани был составлен из ломаных под прямым углом линий, квадратов и ромбов с точкой посередине. Занавески на окнах украшал тот же орнамент.