Река Великая

Отец пожимает плечом, на котором висит рыболовный ящик:

– Бог знает. Может, и живут.

– Супруг вас избивал?

– Ни разу не было!

Алена сказала правду. Бил, конечно, это случалось. Но не избивал, нельзя так сказать. Вот отец ее, царство небесное, мать избивал. Пока совхоз не закрыли, еще ничего, а, как работы не стало, будто гад какой вселился в него. Сколько раз они с мамкой у Дубенков прятались! Коли не Максим Пахомыч, еще неизвестно, что б с ними было. Когда отца со льда, по пьянке замерзшего, принесли, они с матерью только перекрестились, хоть и грешно так думать про покойника, тем более про родителя, Господи прости! Юрка – тот другой был. Перед детьми ремнем помахать горазд был, когда разбалуются, но чтоб ударить – упаси Боже! А ее саму если стукнет, то только по пьянке, и тут же прощения ползет просить, коленки целует. Нежный был. Был. Чуяло Аленино сердечко, что не увидит она его больше живым, да и мертвым навряд ли.

– Это не от него? – Полицейский указал на синяк, который от слёз на морозе из фиолетового превратился в ярко-сиреневый.

– На кухне споткнулась, пока холодец варила.

– Холодец?

По лицам было понятно, что ей не верят. Да и холодца-то, конечно, никакого не было. Хотя нет, был, конечно, свиную рульку ездила для него в город покупала. Но это здесь не при чем. За стол она небитая садилась. Выпили за старый год по рюмочке, потом по другой, по третьей. Тут Юрка и завел этот разговор про машину: «БМВ» двадцатилетнюю насмотрел на «Авито», на ходу, мол. Да хоть на двух ходах! У них за душой – ни копейки. А он говорит, в долг соберем и до конца года рассчитаемся. Про хозяйство свое стал заливать. Всегда так, как выпьет: сразу фермером-миллионером себя представлял, хоть сам за всё время, что коз держат, два раза молоко в город свозил, и оба раза без толку: жаловался, что в Пскове – одни нищеброды, зато и не берут. Они здесь в деревне, можно подумать, дюже богатые!

Еще не придумал, что с козами делать, а уже новый прожект у него созрел: африканских страусов на яйца и на мясо разводить, еще и сельхозсубсидию на них собрался выбить. Мол, диетическое и то, и другое: в городе бабы с руками расхватают. Алене смешно стало, как страусов этих на огороде у себя представила. Он тут и взбесился. Надо было прекратить эти хиханьки-хаханьки, но ее, пьяненькую, как будто бес за язык тянул. Он – мужик, кормилец, и фермерство это ради семьи затеял. Сам-то и вовсе из города переезжать не хотел. Вот обидно и стало.

Пашка психанул, к себе пошел. Двойняшки уже спать уложены были, проснулись, расплакались. А Юрка, как увидал, что натворил, полез прощения просить. Тут уж и она волю рукам дала, всю рожу ногтями спустила. И не выгоняла она его, как соседи шептались. Он сам ушел. Думала, что к Андрюхе. Да он к нему и собирался, наверно: не знал, что в городе Андрюха Новый год отмечает. Как не открыли ему, черт знает, куда понесло.

Андрюха сказал, что они с женой проснулись в городской квартире в обед, и на телефоне от Юрки он увидел два пропущенных, оба в четыре ночи. Когда из Пскова он вернулся в Малые Уды, то с Аленой они сначала сами вдвоем пошли на поиски, а потом поехали вместе в Тямшу к Дим Санычу, участковому. Дим Саныч был сама любезность, но заявления брать не захотел. Сказал, что Юрка сам найдется. Может, сунь ему тысчонку-другую, он бы и зашевелился, но Алена с Андрюхой оба после праздника по нулям были, а занять у Парамоновых не подумали перед тем, как поехать.

Андрюха был еще, что называется, с запахом, и заново в Псков, тем более в полицию, ехать боялся. Но она уговорила. В главном управлении на Октябрьском проспекте никто его нюхать не стал, заявление о Юркиной пропаже приняли молча. На следующий день в обед полицейские уже сами приехали к ним в Малые Уды на двух машинах.

Одна из машин была старенькая иномарка Дим Саныча, который походил по домам, поболтал языком, да и убрался восвояси. На другом автомобиле, серой «Ладе», приехали двое городских. Первый был хмурый лысый майор лет сорока пяти, второй – юноша-лейтенант с симпатичным лицом, к которому совсем не шли усики и бородка, что сейчас взяла за моду носить молодежь. Одет лейтенант был в клетчатое пальто, на шее – белоснежный шарф. Будто не полицейский, а какой столичный студент.

Они уже опросили соседей в Малых Удах, и теперь вместе с Аленой пошли в Выбуты к перекрестку, на холмике возле которого несколько лет назад водрузили памятный камень. Величаем тебя блаженная и равноапостольная княгиня Ольга и чтим святую память твою идолы поправшию и многия люди российския святым крещением просветившую… Жилых домов на малой родине княгини Ольги давно не осталось – один только погост с наседающими друг на друга памятниками, крестами и высокими яркими оградками, какие до сих пор ставят на селе. Из зданий, не считая кладбищенских хозпостроек, была только древняя церковь. К ней прилепилась низкорослая по городским меркам звонница в два пролета.

Второй день погода стояла ясная. Следы не замело, они только подтаяли на солнце и стали мельче. Больше, чем обувь, лейтенанта с бородкой заинтересовали отпечатки протектора на снегу.

– Грузовик, – объявил он, поднявшись с корточек.

– Я говорила! И соседи вам подтвердят! – Алена только было успокоилась, но тут опять почти перешла на крик: – Вы в Бабаево, или еще куда съездите! Про белый рефрижератор все знают, «Газель» ихнюю. Что старообрядцы эти, или как их назвать, на ней по ночам людей собирают.

– Зачем собирают? – Не понял лейтенант.

– Для обрядов своих.

– А какие у старообрядцев обряды?

– Старые, – без выражения подсказал майор, лысый череп которого на улице закрывала кепка с длинным козырьком.

Алена открыла рот, чтоб ответить грубостью, но сдержалась в последний момент. Молодой свернул тему:

– Врагов у вашего супруга не было? Руководство завода, может быть, угрожало?

– Нужен он им! Насчитали ущерба на триста тысяч, а по факту цветмета на десятку. Вы не хуже моего знаете, кого у нас суды защищают.

Про уголовное дело, которое тянулось уже столько лет, что они с Юркой сами со счету сбились, она специально упоминать не стала, но опера́ успели подготовиться. Время тогда было тяжелое, Алена сидела в декрете с двойняшками, а Юрку с завода поперли, на котором он полжизни отпахал. На другой устроился, платили там гроши, но зато на проходной охранник сговорчивый был. Юрка с ним и сговорился. Вынес то ли блоки какие, то ли еще что. Это Юрка в технике разбирался, а Алена – ни бум-бум. На медь разобрал это, то, что вынес, и продал.

Денег с него заводские директора сильно не требовали, понимали, что не с чего отдавать, но места в цеху Юрка лишился. Скоро со съемной их семейство выставили за неуплату. Пришлось ехать в деревню к Алениной матери. Только благодаря ее пенсии, они не померли в первую зиму с голоду. Потом Юрка пристроился рыбачить к Андрюхе Евстафьеву, а на детей повысили пособие. Когда матери не стало, они уже кое-как встали на ноги.

– С тех пор, как вы переехали в Малые Уды, ваш супруг больше нигде не работал?

– Нет здесь работы, как совхоз закрыли. Кто на пенсию живет, кто хозяйство держит, – сказала Алена. Про рыбу, которую Юрка вместе с Андрюхой без документов продавал в городе у семейного «Магнита», она промолчала.

На морозном небе над погостом показались первые звезды. Пока по большаку – сначала вдоль реки, а потом по полю – полицейские с Аленой добрались обратно до Малых Удов, уже совсем стемнело.

– Сейчас на развилку вернетесь, и по дороге так и едьте дальше. За лесом Ящеры будут.

– Стрелку видели, – сказал лысый.

– Если что-то вспомните или станут известны новые обстоятельства, позвоните, – лейтенант порылся в клетчатом пальто, протянул Алене визитку и следом за начальником пошагал к серой «Ладе».

«Сабанеев Иван Алексеевич. Оперуполномоченный Управления уголовного розыска ГУ МВД по Псковской области», – прочла Алена на карточке прежде, чем сунуть ее в карман куртки на рыбьем меху.