Книга Розы

Пройдя через мост, они миновали зеленый павильон такси, где в ожидании пассажиров пили чай водители. Из радиоприемника сочился жестяной хохот. Чуть дальше начинался квартал элегантных особняков из красного кирпича с видом на Батгерси-парк, типичный элитный квартал для холостяков.

Через пахнущий дезинфекцией коридор с кафельным полом и два лестничных пролета Оливер провел ее в свою квартиру и запер дверь. Они оказались в просторной гостиной с выкрашенными в зеленый цвет стенами с трещинами и застарелыми пятнами сырости на штукатурке. В выложенный плиткой камин был втиснут газовый нагреватель. Через открытую дверь в соседнюю комнату виднелся умывальник, а за ним — узкая кровать.

Ветхая мебель и истертые ковры сейчас никого не удивляли, но эта квартира выглядела необычно пустой даже на общем убогом фоне. Голые стены без картин, пустая каминная полка без рамок с открытками и фотографиями. На маленьком кухонном столе стояли одинокий чайник и пустая бутылка из-под молока. Окно обрамляли занавески с пышными хризантемами. На полу лежал выцветший турецкий ковер.

Оливер бросил куртку на стул.

— Так проще. Я каждый день проверяю все сверху донизу. — Он указал на люстру, электрические розетки и выключатель у двери. — Думаю, микрофонов здесь нет, но кто его знает. А это, — Оливер кивнул на стопку бумаг и журналов, по-студенчески сваленных в угол, и письменный стол, тоже заваленный книгами, — мой персональный бунт.

Роза узнала книгу, лежавшую сверху — «Сокровищница Пальгрева», антология поэзии, такая была уотца.

— Вся страна помешалась на порядке, — продолжал Оливер. Упорядочивание книг, упорядочивание женщин. Видимо, даже небольшой беспорядок воспринимается как выход из-под контроля. Как сказал Эйнштейн: «Если беспорядок на столе означает беспорядок в голове, то что же тогда означает пустой стол?» — Он запнулся, увидев ее замешательство. — Ты ведь знаешь, кто такой Эйнштейн, да?

— Нет.

— Он друг моего отца, они познакомились еще в Берлине.

Роза сняла пальто и присела на стул. Несмотря на неухоженность, квартира создавала ощущение защищенности. Впервые за долгое время она почувствовала себя в безопасности.

— Расскажи о своем отце.

Он приложил палец к губам, подошел к приемнику и настроился на программу «Дома». В гостиную ворвались громкие аккорды и взрыв аплодисментов. Конферансье объявил: «Ле-е-еди и джен-н-нтль-мены, прошу тишины…» Передавали эстрадный концерт из старейшего лондонского мюзик-холла, бодрящий праздничный псевдо-викторианский репертуар.

Оливер подошел и уселся напротив Розы.

— Папа родился в Берлине, в Вильмерсдорфе. Его настоящая фамилия Эллерман, но когда он женился на моей матери и поселился здесь, стал Эллисом. В конце тридцатых годов, после того как Вождь пришел к власти, отец решил уехать. Он уже знал, что произошло у него на родине, и считал, что и в Англии будет то же самое, но мать отказалась с ним ехать. Она любила свою страну и сказала, что если родина в беде, то ей нужно остаться и бороться. Отец уехал без нас.

— Ты единственный ребенок?

— Да, мы остались с мамой вдвоем. Тогда я его ненавидел за то, что он ее бросил. В день, когда был провозглашен Союз, и до того, как отключили телефоны, отец пытался до нее дозвониться. Он боялся, что она не останется в стороне и ввяжется в борьбу. Меня он не застал, но в конце концов ему удалось со мной связаться и отправить на поиски матери. Как выяснилось, она погибла на баррикадах.

— Какой ужас, — прошептала Роза.

— Отца уничтожило это известие. Их брак остался в прошлом, но он не мог простить себе, что уехал, хотя раньше ему казалось, что альтернативы нет. Дело в том, что мой отец — еврей. — Помолчав, Оливер спросил: — Тебе известно хоть что-нибудь о судьбе евреев на континенте?

У Розы мелькнуло воспоминание: дневник, который она взяла в руки в библиотеке Протектора в Берлине. Агата Кеттлер, пятнадцать лет.

«Сегодня утром арестовали еще несколько тысяч евреев. Я храню этот дневник в безопасном месте, надеюсь, он переживет меня…»

— Нет. А тебе?

Он подался вперед, ближе к ней, и его лицо никогда еще не казалось ей столь сосредоточенным и напряженным.

— Я слышал кое-что. Слухи о концентрационных лагерях. Сложно понять, что правда, а что нет.

— Твой отец знает больше?

Если и знает, то не в состоянии рассказать.

Мы можем только переписываться, а в письме многого не напишешь. Только то, что не заинтересует цензоров. Я с ним и не говорил нормально после того телефонного звонка, в сороковом году. Он умолял меня при первой возможности приехать в Нью-Йорк. Мне тогда казалось, что отец преувеличивает, что Союз долго не продержится. Как выяснилось, именно на это режим и рассчитывал. Оливер сухо рассмеялся — Знаешь, власти сами не поверили, как легко все произошло. Они ожидали долгого упорного сопротивления, но большинство населения оказалось равнодушным. Людям нравилась идея сильной руки — не все ли равно, куда эта рука их поведет. Граждане больше всего ценят спокойную, упорядоченную жизнь, где каждый знает свое место. Что ж, они это получили. Британцы считали себя не коллаборационистами, а жертвами. Так намного комфортнее. — Он вскочил на ноги, порылся в ящике в поисках сигарет, зажег две и дал одну ей. — Но смерть Сталина все изменила. Скажи, когда ты смотрела кинохронику Би-би-си с похорон Сталина, тебя что-нибудь поразило?

Роза вспомнила простор Красной площади, черных лошадей кортежа, горы цветов и приспущенные флаги. И самое впечатляющее — фигура Вождя на балконе и замечание Хелены: «Еле дышит. Ему самому уже место в гробу».

— Вождь. Он совсем плох.

— Именно. Но никаких комментариев на эту тему не допускается. Как ты думаешь, почему прессе выдали новые инструкции о неких телекамерах дальнего действия, которые якобы будут использоваться во время коронации?

— Я думала, это из-за того, что Лени Рифеншталь отдали все права на документальные съемки. Эксклюзив.

Он коротко рассмеялся:

— На самом деле они просто не хотят, чтобы появились фотографии умирающего Вождя. До начала вторжения.

— Вторжения? — сдавленным голосом переспросила она. — Ты думаешь, Германия собирается напасть на Советский Союз? Они же союзники!

Оливер мерял шагами ковер, жадно затягиваясь сигаретой.

— А зачем, по-твоему, им столько патронов? Немцы уже давно планируют нарушить пакт. Вождь собирался сделать это еще в сорок первом году, но Геринг и Гесс его отговорили. Они считали, что Сталин слишком сильный противник. А русская зима добьет вермахт. Лучше довольствоваться разделом Польши. Но теперь советское руководство ослаблено — идеальный момент, чтобы действовать. Заключительный этап — расширение на восток. Сровнять с землей крупнейшие города, уморить население голодом. Занять все страны вокруг Балтики. Стереть Москву с лица земли и устроить на ее месте гигантское озеро, повернув воды из Волги. Расселить немцев в Крыму и южной Украине.

— Откуда тебе все это известно?

Он, прищурившись, посмотрел на нее, будто прикидывая, сколько еще информации можно выдать.

— Я сказал, что у меня нет прямой связи с отцом, и это правда. Но есть другие каналы. Отец входит в группу, состоящую, главным образом, из беженцев из Германии, которую поддерживают влиятельные силы в американском правительстве. Недавно мне удалось встретиться с их представителем.

— Соня Дилейни… — медленно проговорила Роза.

Он замер.

— Я тебя с ней видела, — объяснила она. — После приема в «Гросвенор Хаусе».

— Ты за мной следила? — В его голосе внезапно зазвучал металл.

— Это получилась случайно. Вы разговаривали. Я еще удивилась…

— Что такой, как я, знаком с американской кинозвездой? — Он сухо усмехнулся. — Раньше ее звали Соня Дмитриева, она родилась в Берлине в семье русских эмигрантов. Они уехали в Америку в начале тридцатых годов, когда Соня была еще девочкой, и поселились в Нью-Йорке, но у ее родителей сохранились связи с Советским Союзом. — Он подошел и, сев рядом с Розой, пристально посмотрел на нее. — Соня уверена, что планируется нападение на Россию. А это означает последствия и для Америки, и для нас, хотя, может быть, не сразу и даже не в ближайшем будущем.