Черное солнце

Оборачиваюсь, наблюдая, как две фигуры направляются к дому на берегу моря.

Мой дом.

Где живут мои родители.

Внезапно страх становится реальным.

Я кричу, бегу за ними, мои маленькие ножки слишком медлительны, а потом я падаю, ползу, наблюдая, как фигуры исчезают в доме, который охвачен пламенем.

Кричу, ползу и продолжаю тянуться вперед.

Луна меняет положение на небе, поднимаясь передо мной.

Красные слезы стекают с полумесяца.

Льется кровь.

И продолжаю ползти, пока не оказываюсь прямо у пламени, пока я сама не становлюсь пламенем.

Я — пламя.

Тонущее в лунной крови.

Погружаюсь в красное.

Вниз, вниз, вниз.

И затем…

Просыпаюсь.

Сон рассеивается, как туман.

Я лежу на боку в темноте, связанная по запястьям и лодыжкам, моя кожа ноет от грубой веревки, кляп врезается в уголки рта.

Я одна.

Но не совсем.

Есть что-то… еще.

Что-то ползет по моим ногам.

По спине.

В мои волосы.

По моему лицу.

Я приглушенно кричу из-за тряпки, и пытаюсь сесть, кружусь, катаюсь по полу, чистый ужас разрывает меня на части. Я борюсь с веревками, все еще чувствуя, как крошечные шершавые штучки касаются моих ног, скользят по коже.

Дверь в комнату внезапно открывается, и в столбе мерцающего света появляется широкоплечий силуэт Абсолона.

Он включает свет над головой, и у меня от этого горят глаза.

Мне удается отвернуться как раз вовремя, чтобы увидеть, как пауки убегают в клубах черного дыма, исчезая в деревянных досках.

Снова кричу, пытаясь вырваться, но я все еще привязана к стене веревкой, и тогда Абсолон хватает меня за талию и тянет вверх, неся, пока не сажает на деревянный стул, до куда достает веревка.

Он смотрит на меня с удивлением, как будто это забавная история, но я все еще чувствую их на себе, кричу, извиваясь на стуле, сердце бешено колотится.

— О, пожалуйста. Успокойся, — говорит он мне, кладя шокирующе холодную руку мне на плечо, но это никак не успокаивает. — Или тебя и к стулу привязать?

Я рычу на него, пытаясь пнуть по яйцам.

Он обхватывает мою икру рукой, впиваясь ногтями, и рычит в ответ.

— Хорошо, — хрипло говорит он. — Сама выбрала.

Он берет веревки и быстро справляется привязывает мои руки за спинку стула, разводя мои ноги, привязывая каждую лодыжку к ножкам стула.

Затем он отступает назад, одаривая меня взглядом, полным явного неодобрения.

— Ты могла бы облегчить себе жизнь, Ленор, — говорит он. — Знай, что я тот, кто может спасти тебя в конце концов.

— Пошел ты, — пытаюсь сказать я сквозь кляп.

— Что говоришь? — спрашивает он. Затем наклоняется, и я улавливаю его запах, похожий на запах роз, табака и кедра, запах, который наполняет каждую мою частичку. Мое сердце бьется сильнее, а кожа покрывается жаром.

Он вынимает кляп, и я хватаю ртом воздух, двигая челюстью, все болит.

Потом смотрю ему прямо в глаза.

— Я сказала, пошел ты, — говорю я, мой голос хриплый и надломленный.

Уголок его рта приподнимается.

— Такие смелые слова для той, кто так боится пауков.

Я поворачиваю голову и смотрю на заднюю стену, на деревянные рейки и темноту за ними.

— Кажется, у тебя там целое нашествие.

— Я сам разберусь, — говорит он, и я снова встречаюсь с ним взглядом. — Ты сосредоточься на беспокойстве о собственной жизни, — он замолкает. — Хотя, должен сказать, это хороший знак, что ты им нравишься. Значит, ты уже меняешься. Создания ночи всегда будут искать ночных существ. Однажды тебе, возможно, захочется взглянуть на мир их глазами.

Я не могу понять, что это за человек. Закрываю глаза, пытаясь избавиться от его гипнотического взгляда, но все еще чувствую его запах, и от этого у меня кровь стынет в жилах.

— Что значит «я меняюсь»? — спрашиваю я его, держа глаза закрытыми. — Как меняюсь?

Я даже не знаю, зачем спрашиваю. Чтобы потакать ему? Какой смысл? Какой смысл во всем этом?

Он не отвечает. Тишина заполняет пространство.

Только это вовсе не тишина.

Клянусь, я слышу, как что-то снует за стеной, слышу, как кровь пульсирует в моих венах, электрическое жужжание верхнего света, шаги где-то далеко, машины на улице. Чем больше я концентрируюсь на звуках, тем громче они становятся, пока не начинают захватывать мой мозг.

— Вот так, — говорит он через мгновение. — Дыши глубже, Ленор. Сосредоточься на мне, а не на шуме, иначе это сведет тебя с ума.

Я открываю глаза и вижу, что он смотрит на меня со своим хмурым выражением лица, как обычно.

— Видишь, — говорит он. — Это пройдет.

И он прав. Шум стихает, и чем дольше я смотрю в его немигающий взгляд, укрытый элегантными бровями, тем больше исчезает и мой мир.

На какие наркотики он меня подсаживает?

— Расскажи мне побольше о своих родителях, — говорит он.

Мои родители. Почему он продолжает упоминать о них?

Мгновение он пристально смотрит на меня, затем элегантными шагами пересекает комнату, перетаскивая бархатное кресло, пока оно не оказывается прямо напротив меня. Он садится в него, опираясь на локти, часы из нержавеющей стали поблескивают. Сегодня на нем нет смокинга, но он по-прежнему одет в какой-то очень дорогой костюм, судя по четким стрелкам и тонкому блеску серого материала. Без галстука, просто белая рубашка с расстегнутой парой пуговиц. Его горло кажется странно притягательным, как будто я почти чувствую, как под его кожей бурлит кровь.

— Где я? — спрашиваю его.

— Я задаю вопросы, — спокойно говорит он. — Это ты привязана к стулу. И я хотел бы поговорить о твоих родителях.

— Почему? Это все из-за них? — мой голос повышается. — Хочешь выкуп? Они заплатят. У них есть деньги.

— У меня тоже есть деньги, лунный свет, — говорит он. — Денег столько, что даже не знаю, куда их девать. Дело не в этом.

— Тогда в чем же дело?

Уголок его пухлых губ подергивается.

— В тебе, конечно.

— Ладно. Отлично. Почему я? Почему я здесь? Почему ты хочешь, чтобы я говорила о своих родителях, если они тут не при чем?

— Вопрос в том, откуда ты родом, Ленор. Знаю, ты понятия не имеешь, но у тебя могут быть ответы, даже если ты сама еще этого не знаешь, — он наклоняется вперед, протягивает руку и просовывает длинный, стройный палец мне под подбородок, его ноготь заострен, и я клянусь, что с каждой секундой он становится все длиннее.

Я не двигаюсь ни на дюйм, боясь, что он проткнет мне кожу, если шевельнусь.

— Я терпеливый человек, — говорит он осторожно, слова подобны шелку. — Но этому я научился. Это не в моей натуре. Моя истинная природа — это то, чего ты никогда не захочешь увидеть, хотя увидишь, если продолжишь испытывать меня, — он делает паузу, проводя ногтем вверх, пока я не чувствую резкий укол, когда он прокалывает кожу. Я вздрагиваю, не в силах отвести взгляд от его зрачков, которые становятся все больше и больше, почти поглощая меня целиком. — Ты недостаточно напугана. Я могу это исправить.

Он убирает палец, и я в ужасе смотрю на стекающие по нему капельки крови.

Мгновение он любуется, изящно раздувая ноздри, затем подносит палец к моим глазам.

— Ты видишь? — спрашивает он, приподняв бровь. — Вот чего они хотят от тебя.

— Мою кровь? — спрашиваю я, загипнотизированная. И подумать только, раньше от вида собственной крови у меня выворачивало желудок. Теперь это прекрасно, и пугающе одновременно.

— Твою истинную природу, — сообщает он мне. — То, что глубоко внутри. Этого они хотят.

Я ни хрена не понимаю, о чем он говорит.

— Кто они такие? — спросила я.

Он молча смотрит на меня. Не знаю, игра света это или что-то еще, но клянусь, его зрачки краснеют.

— Ну, чего ты хочешь? — добавляю я, умудряясь отвести взгляд от крови.

Он подносит палец к себе, поворачивает его, наблюдая, как красная струйка стекает по тыльной стороне его бледной ладони. Он изучает ее, как будто смотрит на редкую картину в музее, пытаясь понять, что хотел сказать художник.