Страница 36 из 57
«Значит, он имеет в виду мою собственную смерть, – дошло до госпожи Капур. – Конечно, чью же еще!» Она с трудом, дрожащим и сдавленным голосом задала следующий вопрос:
– Умру я?
– Нет…
Рамджап-бабá закрыл глаза. Облегчение и тревога охватили госпожу Капур, и она зашагала вперед. «Спасибо, спасибо», – раздавалось за ее спиной.
«Спасибо, спасибо», – шепот становился все тише и тише, по мере того как все пятеро (она сама, ее сын, его сестра, ее муж и его мать – объекты ее любви и, следовательно, постоянной тревоги) медленно вышли из толпы на открытые пески.
Санаки-бабá говорил с закрытыми глазами:
– Ом. Ом. Ом.
Владыка есть океан блаженства, а я – капля в этом океане.
Владыка есть океан любви, и я – его неотъемлемая часть.
Я неотъемлемая часть Владыки.
Втяните биврации своими ноздрями.
Вдохните и выдохните.
Ом алокам, Ом анандам[59].
Владыка – часть тебя, и ты – часть Владыки.
Вбери в себя весь мир и божественного учителя.
Исторгни дурное и скверное.
Чувствуй, а не думай.
Не чувствуй и не думай.
Это тело – не твое… этот разум – не твой… этот интеллект – не твой.
Христос, Мухаммед, Будда, Рама, Кришна, Шива: мантра есть анджапа джап[60], у Владыки много имен.
Музыка есть неслышные уху биврации. Пусть от музыки твои центры раскроются, словно прекрасные цветы лотоса.
Не плывите – парите.
Парите, как цветок лотоса по водной глади.
О’кей.
Сеанс медитации закончился. Санаки-бабá закрыл рот и открыл глаза. Медленно и неохотно медитирующие начали возвращаться в мир, который временно покинули. Снаружи лил дождь. На двадцать минут эти люди ощутили покой и единение в мире, не знавшем вражды и невзгод. Дипанкару казалось, что все, кто принимал участие в этой медитации, должны сейчас чувствовать лишь тепло и любовь к остальным. Потому его так сильно потрясло случившееся дальше.
Не успел сеанс закончиться, как профессор сказал:
– Можно вопрос?
– Почему нет? – осоловело спросил Санаки-бабá.
Профессор кашлянул.
– Мой вопрос – к мадам, – сказал он, делая упор на слове «мадам» и тем самым бросая ей вызов. – Эффект от вдоха и выдоха, о которых вы говорили, обусловлен оксигенацией или медитацией?
Сзади кто-то крикнул:
– На хинди спроси!
Профессор повторил то же самое на хинди.
Вопрос был необычный и не предполагал однозначного ответа, а растерянное «и то и другое» вряд ли удовлетворило бы вопрошающего. Меж тем никакого «и/или» здесь быть не могло, потому что оксигенация с медитацией (что бы это ни значило) никак друг другу не противоречили: одно другому не мешало. Очевидно, профессор счел, что Пушпа узурпировала слишком большую власть и стала слишком близка к бабаджи, а значит, ее следовало поставить на место, и подобный вопрос позволил бы уличить ее в невежестве или притворстве.
Пушпа подошла к Санаки-бабé и встала справа от него. Он вновь закрыл глаза и благостно улыбался (причем делал это в течение всего разговора).
Присутствующие (все, кроме бабы́) не сводили глаз с Пушпы. Она заговорила по-английски, одухотворенно и гневно:
– Позвольте напомньить, что всье вопросы сльедует задавать не «мадам», а только Учитьелю. Если мы здьесь и учим людьей, то дьелаем это его голосом, а перьеводим и говорьим только потому, что его вибрации перьедаются чьерез нас. «Мадам» ничьего не знает. Поэтому все вопросы к Учитьелю. На этом все.
Строгость ее тона заворожила Дипанкара. Он взглянул на бабý: как тот ответит? Бабá по-прежнему благостно улыбался и даже не изменил позы, в которой медитировал. Наконец он открыл глаза и сказал:
– Пушпа говорит правильно, и я прошу ее передать вам мои биврации.
На слове «биврации» снаружи сверкнула молния, а затем раздался громовой раскат.
Учитель вынуждал Пушпу ответить за него. Пытаясь справиться с гневом и стыдом, она прикрыла лицо краем сари.
Наконец она выпрямилась и начала оборону. Уставившись прямо в глаза профессору, она негодующе, искренне и запальчиво проговорила:
– Первым-перво я должна сказать, что все мы садхики, все мы учимся, даже в старасти, и задавать сльедует только тот вопрос, который поистине важен. Не сльедует спрашивать только ради того, чтобы что-то спросить или уличить мадам, Учителя и кого бы то ни было. Если вас дьествительно волнует вопрос, задавайте, а если же нет, то вы не получьите милости от гуру. Теперь я это прояснила и отвечу на ваш вопрос. Потому что я чувствую, что у нас могут возньикнуть еще вопросы и мне сльедует с самого начала все прояснить.
Тут профессор хотел ее перебить, но она тут же его осадила:
– Дайте мне сказать и закончить. Я отвьечаю на вопрос профессора-сахиба, в каком бы духе он ньи был задан, так зачем же профессор-сахиб перебивает? Значит, я не ученый по оксигенации… Оксигенация – это естьественный процесс, но он есть всьегда и никуда не деньется. Но что же происходит? Да, вы видьите и слышите, однако сам мир и картинка – что это? Какой они оказывают эффект? Он может быть разный. Если вы смотрите на непристойную картину, она произвьедет на вас один эффект, очень сильный. – Она зажмурилась и скривила губы. – А красивая картина – другой. Так и с музыкой. Бхаджаны – это музыка, и песни из кино – тоже музыка, но одна производит один эффект, а другая другой. То же самое с запахами. Допустьим, что-то горит. Однако горящие благовония пахнут чудьесно, а горящие башмаки – ужасно. Или возьмем завтрашние шествия акхар: одни ньесут добро и мир, другие – разлад. Смотря что. И санкиртан так же, как сегодня вечером: можно творить санкиртан с добрыми людьми, а можно с дурными, – многозначительно произнесла она. – Вот почьему святой Чайтанья проводил санкиртаны только с добрыми людьми… Поэтому позвольте, профессор-сахиб, сказать вам, что вопрос не в том, мадитация это или оксидизация. Главный вопрос: к чему вы стрьемитесь? Куда вы хотьите попасть?
Тут Санаки-бабá открыл глаза и заговорил. На улице гремела непогода, а говорил он тихо, но все хорошо его слышали. Слова гуру были мягкими и успокаивающими, хотя сама речь была призвана провести различия и указать на ошибки. Однако Пушпа качала головой из стороны в сторону и злорадно улыбалась, слушая доводы Учителя – доводы, направленные, как ей казалось, против «поверженного» профессора. Ее поведение было лишено любви и со стороны выглядело настолько собственническим, что Дипанкару стало худо. Его внезапно охватило омерзение, и он увидел эту красивую женщину в совершенно новом свете. От злорадства и насмешки в ее взгляде Дипанкара едва не вывернуло наизнанку.
Ветер свистел по улицам Старого города и яростно трепал священный фикус, стоявший на вершине спуска. Паломники, шедшие с поездов к воде, успевали промокнуть до нитки еще до того, как добирались до подножия форта. Потоки дождевой воды бежали по ступеням гхатов и вливались в Ганг, прокладывали себе каналы на песках Пул Мелы. Лик Луны то и дело затягивало облаками, которые растерянно носились по небу. Внизу так же растерянно носились люди, пытаясь защитить от воды свои пожитки. Кто-то поглубже забивал в песок колышки, кто-то, борясь со струями дождя и порывами ветра, секущими песком лицо и тело, неверной походкой пробирался к воде, чтобы совершить омовение, ведь самое благоприятное для этого время (которое продлилось бы еще пятнадцать часов – до трех часов завтрашнего дня) только что началось.
Буря разыгралась так, что сорвала на пляже несколько палаток, в городе затопила несколько переулков и повредила черепицу на крышах, а еще выдрала с корнями маленькое деревце священного фикуса, растущее в ста с лишним ярдах от спуска к пляжу. С наступлением темноты все эти незначительные события в глазах перепуганных людей приобрели зловещий смысл.
– Великий священный фикус упал! – в ужасе прокричал кто-то.
59
Алока – свет, ананда – радость (хинди).
60
Анджапа джап – название мантры «сохам» (санскр. «он это ты»). Джап – это молитва, а анджапа – то, в чем не перебираются имена Бога. То есть молитва, в которой связь с Богом устанавливается без повторения его имен.