Страница 2 из 97
Глава 1
Где-то за стеной завывает зимняя вьюга, мириады яростных льдинок бьются в ставни. Пара лучин горит неровным от сквозняка пламенем. Ветхая крыша поскрипывает от силы стихии.
«Где это я? Помню, что на поезде ехал, но не останавливался в таких лачугах…».
Вокруг легкий полумрак, одна из лучин уже потухла. Красное пятнышко на фоне угла медленно меркло. В недоумении продолжаю осмотр комнаты: топчан с соломой подо мной, кривенький стол с парой мисок неясной формы, да лавка посередине комнаты. В стене небольшая выемка, видимо для окна: мелкого, чуть больше ладони.
«Вот черт! Где же я? Ну не в деревне же! Да и шум этот достал уже! Завывает как зимой, а ехал я в июле. Чертовщина, епона мама».
Так и не определив, что происходит, решаю обследовать комнату лично, а там глядишь и вовсе выйти из нее. Стоило выбраться из-под одеяла, роль которого выполняли лоскуты серых шкур, сшитых в один кусок, мигом стало зябко. Полчища мурашей пробежали в один миг по спине.
Чуть ниже странное чувство свободы. Нижнего белья нет…
Рядом с кроватью никакой верхней одежды не обнаружил. Обследовать комнату нагишом не хочется. Лучше подожду появления хозяев, глядишь, и остальное все прояснится.
А время шло, никто не появлялся. Никаких шумов, кроме завывания ветра за бревенчатой стеной не слышно. Под аккомпанемент природы повторно задремал. Не дождался хозяев дома.
В следующий раз очнулся на мягкой кровати. Куда приятнее той, что была до этого. Вылезать не хочется. Оглядываюсь по сторонам: на стенах пара светильников, чадящих в закопченный потолок. Комната заметнее больше первой, да и опрятнее, на полу лежат шкуры животных.
Выползаю из-под толстого одеяла, на теле смешная пижама. Около двери сапоги стоят. Не кирзачи, но странные. Непонятные.
Староверы что ли к себе прибрали? И зачем спрашивается? А, ладно, пока ничего не знаю. Догадки строить не следует, только глупостей придумаю…
Так, стоп, а где спрашивается та троица⁈ Не померещилось же мне все это⁈ Алешка-царевич какой-то, опять же. Шутки, конечно, люблю, но не такие жесткие. Хотя, разберемся, авось и сам пошучу над кем.
В теле приятная расслабленность, удивительно, но кушать не хочется, да и пить тоже. Однако стоило подумать об этом, как желудок недовольно уркнул, булькнул и требовательно заныл.
— Блин, не было печали, — недовольно цыкаю языком, оглядывая комнату в поисках одежды.
Убранство куда богаче прошлого. Тут тебе и миниатюрная лавка возле двери, пара стульев с красивой резьбой, покрытых лаком, стол из какого-то темного дерева. На стене вовсе висит живописная картина с изображением гор и нескольких людей верхом на конях. В углу притулился небольшой шкаф, заставленный книгами в потертых переплетах — вот собственно и все, что было в комнате.
Хотя нет, в другом углу самый настоящий красный угол! С иконами и свечами. Офигеть же. Давно я такого не видел, в деревнях разве что.
— Что ж, потерплю, ни кисейная барышня, не умру от недоедания, должен же кто-нибудь появиться, — о медсестрах я больше и не вспоминал, больно уж диссонировала окружающая обстановка с привычной атмосферой обители последователей Гиппократа.
Лежать под одеялом дело нехитрое, особенно если в комнате тепло и даже немного душно. Легкий полумрак способствует полудреме. Желудок то и дело взбрыкивает, просит, зараза кормежки.
Дверь минут через пять приоткрылась. Вошел, пятясь спиной вперед, немолодой мужчина с остриженной под горшок совершенно седой головой, в старинном платье. Примерно такое, какое показывали в фильме про Ломоносва, даже вон рюшечки с рукавов свисают.
Забавно, чесслово.
— Батюшка милостивый, очнулся, хвала господу! — улыбка дядьки неожиданно больно кольнула сердце, ведь так могут улыбаться только дорогому человеку… но знаю, что его не знаю!
— Извините…- пытаюсь разобраться, в чем собственно дело, но вместо нормальной реакции, ожидаемой мной, вижу, как он падает на колени, чуть ли не стуча головой об пол.
— За что же ты так со мной, батюшка милостивый⁈ Чем прогневал тебя, неужто неугоден стал, защитник ты наш?- с дрожью в голосе, спрашивает дядька, того и гляди, из глаз покатятся слезы обиды и отчаянья.
— Да что происходит? Чем обидел тебя? Я же не помню ничего, с самого поезда ничего не помню, а ты тут на колени падаешь…
— Прости меня, батюшка, прости сирого, недоглядел я за тобой, каюсь, Алексей Петрович, сердешно каюсь, нет мне прощения!
«Млин! Китайца тебе в охапку!»
— А ну прекрати! Отвечай по существу, что случилось⁉
Старик вскочил с колен, легкая тень улыбки промелькнула на губах и тяжело вздохнув, заговорил…
Мол, я, Алексей Петрович, батюшка и защитник всех юродивых, решил поехать к матушке своей, Евдокии Федоровне, в монастырь. Почему она там и вообще кто это такая не понял. Дальше вообще странности одни. Оказывается, со мной поехали друзья: братья Колычевы, Нарышкины, пара духовных лиц во главе с протопопом Верхоспасского собора Яковом Игнатьевым и несколько слуг. Что собственно вся эта толпа делала рядом так же непонятно. Да плевать, самое интересное в ином.
Вернуться мы должны были в начале февраля!!!
«Какой февраль, твою мать⁈ Сейчас июль на дворе должен быть!» — едва не закричал, хорошо вовремя прикусить язык.
Тут сразу вспомнились завывания вьюги, морозный ветер, поскрипывание кровати, — а вернее полозьев… Все странное и непонятное сплелось в узел, разрубать который ой как не хочется, а распутать нужно. И чем скорее тем лучше.
Между тем история продолжалась.