Страница 61 из 95
46. Трапеза
Я не поворачивала головы. Все слова исчезли, растворились в крике, который прозвучал бы, стоило открыть рот. Капли продолжали падать с тихим «плюм». Я делала все, чтобы не смотреть на ту, что была привязана рядом. Я узнала ее и боялась поверить, будто от одного брошенного взгляда могло что-нибудь измениться.
Такое наказание ей определил Седой. Пашка стояла, привязанная по всей длине рук к деревянной перекладине. Не змея, девушка в белом платье и с забранными в хвост волосами. Явидь никогда не служила в качестве восстанавливающейся , и, тем не менее, хозяин распоряжался ею по своему усмотрению, как и любым другим в северных пределах.
Это было не только ее наказание. Оно было нашим, иначе бы меня не позвали. Ей предстоит кричать, мне предстоит смотреть и слушать. Не место и не время доказывать что-то Кириллу. Он сам вызвал падальщика и явидь, из-за его приказа я осталась в одиночестве, из-за приказа, переданного вестником, но это ничего не меняло. Александр стоял у стены, я сидела, одна Пашка готовилась быть съеденной.
Медные зрачки полыхали от бешенства. Она не боялась, она была в ярости.
– Отвечай, – приказал Седой.
– Все правильно, – вестник шагнул к столу и склонил голову, – позвольте дать совет, убейте всех гостей руками одного, и вам не придется больше делать ничего, даже предлагать убежище, он сам будет умолять об этом.
– Не глуп, не труслив и предан, – фыркнула Екатерина, стул со скрипом придвинули обратно. – Кирилл, чем ты заслужил такое? Предательством? Да. Обманом? Конечно. А они все равно готовы отдать всю кровь по первому требованию, – она подняла бокал и сделала длинный глоток, – взять хотя бы эту змею. Дикая, страстная, сильная, треногу пополам сломает, если дернется, но нет, стоит. Не понимаю.
– Сочувствую, – обронил Седой. – Кстати, о змее…
Ножки в очередной раз скрипнули по полу, тяжелые шаги демона гулким эхом отдавались в полупустом зале и затихли за моей спиной. Расплавленная медь в глазах явиди потухла. Я сжала трясущиеся руки на коленях.
Святые, он не сделает этого! Не станет! Я не смогу!
Но все, кто был в зале, уже знали: он сделает. И я смогу, потому что альтернатива окажется во много раз хуже.
– Встань, – стул вместе со мной отъехал назад, – я голоден. Отрежь мне мяса, пожалуйста
– Голос был ласков, такого Кирилла я знала, и это вызывало боль.
Я вцепилась пальцами в сиденье и замотала головой.
– Да. – Он положил мне руки на плечи
Повинуясь кивку, слуга подал мне узкий нож и похожую на рогатку вилку.
– Не встанешь, я прикажу доставить сюда твою сумасшедшую, и завтра мы повторим семейный ужин с другими блюдами.
Я обернулась. Ледяные глаза были абсолютно спокойны. Он понимал, чего требовал. С его стороны это была уступка, первая с того дня, когда я пришла сюда за своей семьей. Он давал мне шанс доказать, чего я стою в его мире, где все человеческие ценности остаются за порогом, как бы мне ни хотелось за них уцепиться, прикрыться как щитом. Не сделаю, второго шанса он не даст, у него и с первыми-то не густо. Чудовищное милосердие. Доказать свое право быть здесь или уйти, но уже насовсем, до конца дней гордясь, что осталась человеком.
Руки не просто дрожали, они ходили ходуном. Я ухватилась за гладкое прохладное железо и обошла стол. Мы не отрывали глаз друг от друга. Жертва и палач.
Выбранных «восстанавливающихся» убивали редко, особенно если блюдо понравилось, и трапезу планируют повторить. Пример – лейтенант слева. Когда я прошла мимо, с недвижимых губ мужчины сорвался тихий хрип. Во что превратилось тело под распахнутой формой, я старалась не смотреть. Нечисть быстро поправляется, завтра этот лейтенантик как ни в чем не бывало будет вышагивать по графитовым коридорам, а Пашка с ее регенерацией нелюдя и того раньше.
Меня никто не заставлял убивать ее, но руки все равно тряслись, сердце колотилось, ноги становились ватными.
Смысл ее наказания и моего испытания не в боли, а в том, кто ее причиняет. Я должна пролить кровь не врага, а друга, не в горячке боя, защищая себя, а поднять оружие на обездвиженную жертву. Змее предстоит пережить физическое унижение от той, которая стоит настолько ниже в пищевой цепи, что происходящее попросту абсурдно.
Еще одна ступенька вниз, еще чуть глубже в кроличью нору.
Я остановилась напротив Пашки. Капли крови продолжали свой мерный перестук, мужчина захрипел, на этот раз громче. Я едва не выронила нож, ладони вспотели и стали скользкими. Выбор есть всегда, как сказал Александр. Бросить железки и уйти или топнуть ногой, отказаться и высказать все, что я думаю на самом деле. А завтра повторить все снова. На короткое мгновенье я представила на месте явиди свою бабку. Этого допустить нельзя. Еще одно самооправдание.
Отказ ничего не изменит, лишь сохранить руки и совесть чистыми. Я уже не в первый раз задалась вопросом, а стоит ли оно того? Стоят ли гордость и принципы разлуки с дочерью? Я знала, будет нелегко, легко никогда не бывает. Решение принято, осталось найти силы следовать за ним. И чем дольше я тяну, тем труднее решиться.
Будь на моем месте кто-то другой, кровь бы уже давно живописно растекалась по полу. Я заходила в кроличью нору так глубоко, что уже не видела света.
Пашка смотрела прямо, она не собиралась облегчать очередной переход, пусть он и свершается внутри меня.
Седой стоял за спиной, не торопил, не уговаривал, не подталкивал.
Я выбросила руку вперед не думая. Резкий колющий удар от себя. Обоюдоострый нож вошел в живот явиди справа. Пашка не выдала боли ни звуком, ни движением, лишь двойные ромбы зрачков сузились.
– Тарелку, – скомандовал Кирилл.
Мне тут же подали глубокое блюдо из расписанной по краям керамики.
– Предпочитаю печень. Если нажмешь чуть сильнее, как раз достанешь, – повернулся ко мне Седой.
Но я не могла шевельнуться. Стояла, смотрела, а по щекам текли слезы.
– Отстань от нее, – вмешалась Прекрасная.
– Маленький кусочек. – Кирилл свел большой и указательный пальцы.
Я выдернула нож, лезвие громко звякнуло и свалилось в подставленное блюдо, окрасив его белое нутро в красный свет.
– Жаль, – Седой дотронулся до лезвия, – но не все сразу. – Улыбаясь, он рассматривал оставшуюся на пальцах кровь, а потом лизнул их. Неприличный, не подходящий мужчине жест. – Я могу и сам.