Страница 46 из 95
33. Слушайте чистые и нечистые...
– Что там? – спросила я.
– Ничего, – прошипела Пашка, – говорят.
– Святые, – простонала я, уцепившись за рюкзак с Невером.
Седой вошел на стежку за три часа до полудня. Говорят, был в ярости. Пришлось поверить на слово, лицезреть столь незабываемую картину я не могла.
Я кричала, плакала, вырывалась, не понимая, чего хочу больше: убежать или остаться. Утро у источника запомнилось немногим выжившим неконтролируемой истерикой человека. Взрослого и разумного человека.
Кончилось все так же внезапно, как и началось. Пашке надоело уговаривать, тем более что ни одного слова я не услышала, не хотела. Другое дело пощечина, от которой зазвенело в голове, и резкое шипение:
– Это откат! Прекрати! Это откат от ночного зрения! – Явидь встряхнула меня лапами.
Я всхлипнула, размазывая сопли и слезы по лицу, но биться головой о землю прекратила.
– Источник не поможет, – лениво сказал Веник, хотя мысль о воде едва начала формироваться в голове. – Магия на предмете, не на ней. Зрение работало в усиленном режиме и теперь «не работает». Амулет вытянул из нее все резервы.
– Перегрев, как у фена, надо ждать, когда остынет, – добавила Пашка.
Не могу сказать, что мне сильно полегчало, но беспрестанно повторять: «Я не вижу! Я ничего не вижу!» перестала. Не знаю, что подействовало – удар или будничное сравнение с бытовым прибором, но через несколько минут я смогла если не говорить, то хотя бы думать.
Через час в Заячий холм вошла свита Кирилла. Я загнала страх никогда не увидеть лукавую улыбку дочери так далеко, как могла, чтобы не было видно даже самой, не то что остальным. Было невыносимо представить, что он увидит меня такой – испуганной, дрожащей и жалкой. Я слепая, но это все еще я.
Все за то, чтобы своими глазами увидеть, как бабка печет блины, оскал явиди, сутулость падальщика. Все, что угодно…
– А сейчас что? – спросила я минут через десять.
– Тихо, – шикнул на меня гробокопатель.
Я подавила раздражение, грозящее перерасти во второй акт истерики, и резкий ответ так и не слетел с языка.
Седой путешествовал с комфортом, со штатом прислуги и под охраной. Такое количество новых людей здесь не видели со дня основания стежки. Градус общего напряжения стал спадать. Село живо, и это главное. Осознание, что все кончилось, пришло как-то вдруг. Чужие потрясенные голоса и, наверное, взгляды
Гархи исчезли. Тела сгорели вместе с домами. Стёжка устояла. Крайние дома всех поперечных главной улиц срезало non sit tempus. Они ушли в колышущееся марево, наступающее на село шаг за шагом. Погибли две опоры, но две остались. Мы были на волоске. Известны случаи, когда стёжка стояла и на двух опорах, но неизвестно ни одного, когда она удержалась на одной. Вопреки предсказаниям хранителя, Заячий холм стоял, безвременье остановилось, довольствуясь бездушными постройками и сократив территорию Заячьего холма вдвое.
Все радовались. Иногда для счастья нужна такая малость – солнце над головой и хозяин с грозным рыком поблизости.
– Скажите хоть что-нибудь, – попросила я.
В мире без света было плохо. Я цеплялась за якоря звуков, силясь по ним восстановить, представить, что происходит вокруг. Я каждую минуту дергала Пашку или Веника ради того, чтобы услышать их голоса, убедиться, что они здесь, что не ушли, не бросили.
Встречу в холмах из-за такой малости, как разрушенная стежка, никто отменять не стал. Седой и Видящий сошлись на середине. Даю гарантию, в позах скорбь, в глазах твердость. В свое время я на наших секретарей партии насмотрелась по телевизору. Встречу провели меж Поберково и Заячьим холмом. Две палатки на двух холмах, секретари и брежатые – вот, что рассказала мне явидь.
Близко никого не подпускали брежатые, поэтому мы устроились на одном из соседних холмов, на каком, не скажу. Веник пошутил, что с таким же успехом можно было остаться на стежке, фигурки встречающихся выглядели миниатюрными, голоса доносились урывками, когда ветер бросал в нашу сторону резкие порывы.
Я вздохнула, ощущая горечь беспомощности. Мне было недоступно ни то, ни другое. Цепляясь за Пашкин рюкзак, я с ужасом осознавала, что мир сузился до грубой материи, пластиковых застежек и твердой кожи-чешуи явиди. Веник как отстранился у источника, так больше ни разу и не подошел. Моя слепота пугала его больше, чем меня. Или отталкивала.
Иногда тело пробирала дрожь, голова гудела. Подранный лишенной бок дергало болью при каждом движении. Ночь на земле близ воды не прошла даром, но на фоне потери зрения беспокоило это куда меньше.
– Секретари передают бумаги, – сказала змея, – будут подписывать соглашение.
– Кровью? – спросила я без всякого сарказма.
– Как же, – буркнул справа падальщик, – бумаги-то подготовлены заранее, заметили?
– Спектакль, – фыркнула явидь, – у Видящего младшенький мелькает, смотри-ка, уже на ногах, и брюхо зажило.
– Эту огненную голову не перепутаешь, – согласился Веник.
«Как и белоснежную», – мысленно добавила я.
– Алисы там нет? – Ответ напрашивался сам собой, но не уточнить столь важную деталь я не могла.
– Нет. – Гробокопатель шевельнулся, я уловила запах мокрой прелой ткани и пота.
– Ставят руны обязательств, – вернулась к происходящему явидь.
Подпись кровью – это для таких, как я, для людей. То, что течет по венам у демона, не выдержит ни одна бумага. Другое дело руна обязательств, это рисунок. Рука, выводящая рисунок заклинания, дает обязательства, от выполнения которых не уйти.
Хотя я уверена, соглашения составлены с допуском для маневра как для одного демона, так и для второго.
– У хозяина новый вестник, – хмыкнул Веник.
– Чему удивляешься? Давно пора. – Змея повела плечами.
– Мне знаком этот человек, – протянул гробокопатель, – один из представительства людей, помнишь?
– Я мало что помню, – в голосе Пашки послышалось веселье, – устала тогда очень, все проспала.
– Я не тебя спрашивал.
– Не представляю, о ком ты, – я подняла голову к небу, солнечные лучи согревали кожу, каждый момент давал надежду: вот сейчас, вот в эту секунду я смогу их увидеть, – вестники чаще выходят из людей. Потомственных торговцев мало.
– Те же заложники, – согласилась змея, – только душу они вручили хозяину.
– Я уже понял, что продешевил, – сухо сказал падальщик.
– Все. Подписали, – явидь качнулась, – машут свитками, как будто можно что-то прочитать.
– Не важно. Сейчас огласят.
Я протянула руку на голос, но либо неверно оценила расстояние, либо Веник отстранился.
– Слушайте, чистые и нечистые… – разнесся над холмами голос нового вестника.
Вестник – это не только скупщик душ. Вестник обладает правом или проклятием, как посмотреть, вещать от имени хозяина, быть его голосом, слова и повеления которого услышит вся нечисть в округе. У людей как? Закон вступает в силу после его публикации в общественном издании. У нечисти после оглашения. Содержать ради этого типографию или сотню-другую писарей здесь никто не будет.