Страница 28 из 95
21. Трапеза падальщика
Закричала Пашка, громко, неистово, первобытно. И победно.
– Глаза! – выкрикнула она. – Гасите белый огонь!
Я начала приподниматься. Гарха атаковала. Тварь ринулась ко мне, припав к земле и раскрыв пасть. Прямой выпад – удар в морду, нож, царапнув по кости, вспорол темную кожу и ушел в сторону чуть ниже уха. Я вложила слишком много силы, прямой динамичный удар, почти бросок, лезвие вырвалось из пальцев и улетело в темноту. Черная морда с громадными клыками слишком близко. «Потеря дистанции», – сказал в голове голос Николя Петровича. Левой рукой я вцепилась в ухо, правой основанием ладони ударила по носу и заорала от боли. Зубы сомкнулись в пяти сантиметрах от лица. Гарха отвела голову и ринулась снова. Я успела закрыться рукой. Зубы вспороли правую ладонь до запястья не встречая сопротивления. Я подавилась криком, упираясь левой рукой в морду и понимая, что тень не остановить, сдернула стилет, оружие одного последнего удара. Металл вошел в плоть. Гарха подмяла меня под себя. Сердце в ожидании конца колотилось с такой силой, что слышно наверняка в Юково. Секунды промедления тени – подаренные мгновенья жизни для меня. Гарха не шевелилась, горящие белым огнем глаза погасли, из левой глазницы торчало трехгранное лезвие.
Я всхлипнула, истерично дергая ногами и рукой, спихивая с себя тяжелое неподвижное тело. Бой занял секунд тридцать, показавшихся мне тремя годами. Святые, вместо дыхания какие-то хрипы. Я рухнула на дорогу, позволив себе несколько секунд ни о чем не думать.
Когда я нашла в себе силы неуклюже встать, змея стаскивала темное тело с неподвижного падальщика. Сердце пропустило удар, Веник был залит кровью.
– Он жив, – уловила мое волнение явидь
На мужчине живого места не было. Гарха выглядела еще хуже, не мудрствуя, гробокопатель отгрыз ей глаз вместе с частью черепа, белесые края которого бесстыдно выглядывали из раны. Я знала, что он зверь, теперь знала, до какой степени.
Напавшая на Пашку тварь лежала чуть поодаль в неестественной позе, с перебитым хребтом и перекрученными, многократно сломанными конечностями. Вывернутая в обратную сторону морда смотрела на нас пустыми кровоточащими глазницами. Змея могла похвастаться глубокими царапинами вдоль и поперёк хвоста, судя по всему не причинявшими ей особого беспокойства.
– Прекрати скулить, – рявкнула явидь, снимая рюкзак.
Я села рядом с Веником, зажала рану на ладони и усилием воли заставила себя успокоиться. Явидь вытащила из переноски Невера, он тихонько пискнул и задрожал. На кончике упитанного хвостика алела широкая, в пол-ладони, ссадина, чешуйки беспорядочно встопорщились, меж ними выступила кровь. Пашка издала сосущий звук и плюнула на ранку густой, как желе, слизью. Змееныш тут же затих, пальцы с треугольными когтями с любовью стали втирать «лекарство» в чешую.
Я стиснула зубы и склонилась к неподвижному гробокопателю. Кровь уже остановилась, но раны выглядели устрашающе.
– Он умрет? – спросила я
– Не знаю, – ответила змея и, подумав, добавила: – вряд ли. Заложенная душа не позволит.
Костра не разводили, нечем было, ни спичек, ни зажигалки, да и опасались привлечь внимание. Посаженный в рюкзак Невер долго возился и никак не мог заснуть. Змееныш был голоден. Детская смесь, даже будь она у нас, тут не помогла бы. Нелюдей вскармливают кровью. Желательно свежей. Желательно человеческой, но сошла бы и звериная. Жаль, что звери со всей округи попряталась. Пашка подумывала напоить его своей, но отложила идею. Пару раз глянула на меня с сомнением и махнула рукой. Невер все-таки заснул. Крайние меры так и остались крайними.
Через час рука опухла, боль стала привычной, но никак не терпимой. Все, на что я была способна, это прижимать к себе ладонь, скрипеть зубами, шмыгать носом, постанывать, когда становилось совсем невмоготу. И старательно отводить глаза, сосредотачиваясь на чем угодно, даже на боли, только не на очнувшемся гробокопателе.
Луна то освещала дорогу, то пряталась, накрывая нас темнотой. Падальщик ел. Безголовый труп, который притащила для него явидь, оставляя за собой след из земли и ошметков плоти.
– Ему нужна пища для регенерации, – пояснила Пашка, кивая на гробокопателя, вырывающего из тонкого плеча девушки-суккуба руку. – Гархи и чумной Петр не самая полезная еда. Кстати, – она воткнула в землю рядом с левой ногой трупа мои ножи. На светлых лезвиях подсыхали бурые пятна, мой взгляд, как намагниченный, вернулся к трупу, – не забудь.
Плоть отходила от костей с треском, рвались сухожилия, лопалась под острыми зубами кожа.
«Не смотри, – уговаривала я себя. – Не надо! Святые!» Я отворачивалась, закрывала глаза, пыталась не думать – бесполезно. Комок желчи стоял в горле. Я не удержалась и кинула быстрый взгляд, чуть повернув голову. Острые зубы вгрызлись в тонкое запястье, рука, вырванная из предплечья, заканчивалась темно-бордовой кляксой, в середине которой белела кость.
Что останется от девушки к концу трапезы? Неуместный вопрос, ответ на который я знать не хочу. Горечь рванулась выше, я отвернулась, склоняясь над землей, стараясь выровнять дыхание. Пашка засмеялась. Голова кружилась, очередной чавкающий звук, в горле все клокотало от спазмов. Я заставила себя выпрямиться и с трудом сглотнула слюну.
– Извини, если оскорбила твое чувство прекрасного, – голос Пашки был полон яда, – но падальщик нам нужен. Юково закрыто, – она оглядела темную дорогу, – неизвестно, в какую погань мы вляпались.
Я не убежала, не заплакала и не сказала гробокопателю ни слова. Полагаю, мне есть, чем гордиться..