Музыканты

- Ты - гарантия счастья, - шепнул Кальман Верушке, подымаясь, чтобы выйти на аплодисменты и восторженные вопли публики…

…- Мы опаздываем! - кричит Вера, еще более роскошная, сверкающая и сияющая, чем два года назад, когда Кальманы отправлялись на «Фиалку Монмартра».

- Не опоздаем, - проворчал Кальман. - Император не может опоздать. Значит, все остальные пришли слишком рано.

- Что ты там бурчишь, Имрушка? Опять чем-то недоволен?

- Я люблю традиции. Мы должны зайти в детскую.

Наследный принц что-то строил из кубиков и не обратил на родителей никакого внимания, но из сетчатой кровати в бессмысленной радости загугнило новое существо в чепчике.

- Принцесса Елизавета! - торжественно произнесла Вера.

- Лили… - прошептал Кальман и отвернулся. - Не могу… сердце разрывается.

Воплощенное здравомыслие, Вера не поняла движения мужа.

- Ты что?.. Здоровая, крепкая девочка!..

- Но такая маленькая, хрупкая, незащищенная!.. - тосковал Кальман.

- Ничего себе хрупкая!.. Высосала одну кормилицу, сейчас приканчивает вторую.

- Может ли быть что-нибудь лучше детей? - сказал Кальман.

- Взрослые люди, если они не гады. Неизвестные величины всегда сомнительны.

- Это не ты придумала, - Кальман глядел на Веру, словно видел ее в первый раз. - Ты не могла додуматься до такого.

- Ты считаешь меня круглой дурой?

- О, нет! - убежденно сказал Кальман. - По-своему ты очень умна. Но только другим умом.

- Хорошо, что покаялся. За это будешь награжден еще одной наследницей или наследником.

- Верушка! - растроганно сказал Кальман. - Если тебе не трудно, то прошу еще одну девочку.

- Принято!.. И поедем. Слушай, а ты совсем перестал бояться премьер?

- Не знаю. Но я живу не только ими. Эта детская стала для меня важнее. И потом я верю в Губерта Маришку, как в бога. С ним не бывает провалов. Тьфу, тьфу, тьфу!.. - он сделал вид, будто плюет через плечо, и схватился рукой за притолоку.

Вера расхохоталась:

- В глубине души человек не меняется. В знаменитом Кальмане, Муже, Отце, Хлебосольном хозяине, Короле оперетты дрожит маленький провинциальный Имрушка.

- Возможно, ты права… - задумчиво сказал Кальман.

…Шла самая эффектная сцена из оперетты «Наездник-дьявол». Герой - лихой гусар и венгерский патриот - на всем скаку взлетает на вершину высоченной крутой лестницы и там подает императрице петицию о создании венгерского парламента. И впоследствии никто, кроме великолепного наездника и безумно смелого человека Губерта Маришки, не отваживался так играть эту сцену. Подвиг свершался скрытно от глаз зрителей, которые видели лишь результат: потрясенность императрицы и всех окружающих.

На репетициях, в том числе генеральной, Маришка великолепно выполнял этот опасный трюк, но тут конь почти на самом верху оступился, взмыл на дыбы, медленно и грозно повернулся на задних ногах и вместе с наездником грохнулся вниз. В последнее мгновение Губерт Маришка сумел выброситься из седла, конь и всадник упали поврозь. Каким-то чудом конь уцелел и поднялся на ноги. Маришка оставался недвижим. В зале царила мертвая тишина.

- Жизнь куда богаче любой фантазии, - шепнул Кальман на ухо Верушке. - Такого варианта провала даже я не предвидел.

Маришка приподнялся, оглянул грязные подмостки, себя, распростертого, и громко, с презрением сказал:

- Паркетный наездник!..

Зал облегченно захохотал и захлопал.

Ловким тигриным движением артист вскочил на ноги и дал знак дирижеру. Тот сразу понял его и заиграл вступление к танго-шлягеру, уже спетому Маришкой с огромным успехом. И Маришка запел, как не пел еще никогда:

Образ один, былое виденье

Ни сна, ни покоя не хочет мне дать.

Образ один, позволь на мгновенье

Печаль и томленье из сердца изгнать…

В богатой триумфами карьере любимца венской публики не было подобного успеха. Зрители стоя приветствовали артиста, с таким мужеством спасшего спектакль.

Отерев пот с чела, Кальман сказал Верушке:

- Молодец, Маришка! Я уже хотел отказаться от сталелитейных акций.

- Я тебе столько раз говорила: пока я с тобой, ничего плохого не случится.

Кальман поцеловал ее руку…

…Минуло около двух лет, и вновь они собрались на премьеру. Кальман не подозревал, что это окажется его последней премьерой в Европе, и уж подавно не подозревал, что «Жозефина» - во многом несовершенное, хотя и отмеченное блеском таланта, произведение - станет последним творческим актом в его жизни, а то, совсем немногое, что еще появится под его именем, будет лишено кальмановского света - ремесленные поделки. Творческая воля иссякнет: будут лишь житейские взлеты и падения, бытовые радости и неудачи, много денег, не будет одного - Музыки. В конце жизни он обмолвится фразой, что творцу не надо слишком много жирного счастья, оно усыпляет, убивает живительное беспокойство. Писатель должен всегда чуть-чуть недоедать, - говорил Лев Толстой. Это относится к любому художнику. Кальман уписывал за обе щеки. Он любил Верушку, свой красивый дом, внимание прославленных и высокостоящих особ, обожал детей и собирал их молочные зубы. Накопился целый мешочек, который незадолго до смерти он уничтожил: уходя, прибирай за собой, посторонним нет дела до твоих сентиментальных чудачеств.

Его безмятежное счастье не омрачилось даже тем, что впервые театр «Ан дер Вин» отказался от его новой оперетты: забит репертуар. Правда, к этому времени разорившийся «Иоганн Штраус-театр» стал кинематографом, а старый «Карл-театр», обветшавший и готовый обрушиться, закрыли, щадя зрителей. Премьеру играли в Цюрихе. Кальман любил степенный, тихий Цюрих, ему нравилась тамошняя простодушная, заранее расположенная публика. Лишь одно его огорчало: вопреки традиции, он не зайдет на этот раз в детскую, чтобы приветствовать новое существо, созданное его любовными усилиями. Но Верушка быстро его успокоила: «Оно ведь с нами», - сказала она, хлопнув себя по тугому, тщательно упакованному в бандаж животу. «Я не знаю, кто оно!» - жалобно сказал Кальман. «Девочка, - прозвучал уверенный ответ. - Илонка». «Илонка!» - повторил Кальман, как бы пробуя имя на вкус. - Я чувствую, что она будет моей любимицей». Так они и поехали втроем: Кальман, Верушка и незримая Илонка в упаковке материнского тела.