Страница 8 из 14
Да! Милое было время! Счастливое!
Видение продолжилось.
Вот они, соседские мальчишки и девчонки, за багульником в лес идут, а вот уже за черёмухой цветущей.
Вот сирень во дворе расцвела. Яблоньки, черёмуха, рябина там же…
Ароматы стоят!!! Чудные!!! Дивные!!!
Дышишь… дышишь… – и никак не надышишься…
Вот он с ребятами на велике гоняет по двору, по улице, по пустырю за домом.
Радость!!! Веселье!!!
Вот они с мамой и папой за город поехали. На речку, на луг зелёный и цветущий. Маки, васильки, ромашки, лютики… Вот он ловит красивых бабочек. По травке-муравке бегает босиком, без сандалий. Цветочки нюхает. Ах, как же они приятно пахнут.
Счастье!!! Огромное детское счастье!!! Ах, как хорошо с родителями…
Вот он на летающих голубей смотрит.
Загляденье!!! Ах! Как они порхают. Эх! Как они кувыркаются.
На ласточек любуется. На стрижей.
Какие они быстрокрылые. Какие они юркие. Какие они прелестные.
Ох, какое это чудо!!!
Вот лягушка квакает: ква! ква! ква!
Ох, как это мило. Как это забавно. Как это трепетно.
Живое существо! Божье созданье!
Вот плисочка серенькая прыгает: прыг-прыг-прыг, скок-скок-скок.
Вот кузнечик зелёненький стрекочет, песенку о чём-то поёт.
Вот стрекозка крылышками прозрачными шелестит.
Вот пчёлка нектар собирает. Ах, какая она труженица! Вот непоседа…
Вот муравей маленький огромную соломинку тащит, упирается, старается, до дому спешит. Тоже труженик! Да ещё какой! Геракл! Вот молодец!
Букашки разные ползают… жучки… паучки… козявки…
Божья коровка чудесная свои прелести показывает.
Дятел-работяга ствол долбит. Скоро дыра в дереве насквозь будет.
Вот милая кукушка кукует… говорит что-то кому-то… рассказывает о чём-то…
Солнышко светит… Ветерок шумит… Водичка в реке блестит…
Небо голубое… облачка беленькие… Даль безмерная…
А вот коршун кого-то зло высматривает… оттуда… с неба… поймать хочет…
А может… это ястреб… орёл… беркут… или другой какой хищник…
Глава 5
Сон несуразный
А дело бывало – и коза волка съедала.
Русская пословица
Кульков уже час целый лежал. Или даже два… Может, три…
Маялся. Ворочался. Ругался. И на себя… и на других…
Пытался уснуть. Но не получалось. Хоть ты тресни.
Наконец повезло, бог смилостивился, – задремал истерзанный страшными думами Василий Никанорович, провалился в убегающую от него бескрайность.
Стало свободно и легко. Невесомо даже.
Пропало ощущение тяжести.
Полетел он куда-то в неизвестность… как листик… как травинка… как былинка… как пушинка…
И приснился ему сон… увлекательный такой… из детства…
Будто маленьким мальчиком бегает он по полянке зелёненькой, ловит бабочек сачком марлевым на длинной-предлинной ручке, показывает их маме и папе.
Бабочки красивые, цветастые, крылышки у них узорчатые, все в крапинках, в полосках и в загогулинках чудных-пречудных, усики длинные-предлинные.
Одна, самая красивая, самая обаятельная, самая привлекательная, подлетела к нему, к Васе, на носик села: усиком щекочет, лапкой скребётся, глазки приветливые у красавицы диковинной, а левым подмигивает малышу, как бы говорит: ну, здравствуй, мальчик-с-пальчик добрый.
Вася радуется. Он счастлив.
Ой, бабочка с ним разговаривает… как подружка верная…
И любимые родители рядом с ним. Они тут. Они вот.
Он к ним тянется, прижимается, ласкается.
Они гладят его, целуют, милуют, лелеют, тискают, души в нём не чают. Нежные слова говорят. Золотцем! Солнышком называют.
Хорошо-то как.
Всем хорошо. И ему, и родителям, и бабочке.
Ой, как славно. Ой, как приятно. До умопомрачения.
Всем приятно. Всем-всем.
Малышу в первую очередь. Он счастлив. Безмерно.
Мама и папа тоже безумно счастливы. Очень и очень.
Они улыбаются. Они безрассудно горды и безмерно рады.
У них сынок есть! Вот он, с ними рядышком.
Они пылинки с него сдувают, соринки стряхивают, волосинки собирают. Веером обдувают. Опахалом обмахивают. Чтоб ему не жарко было.
По головке вновь и вновь гладят, в который уже раз целуют нежно: то в щёчку, то в лобик, то в губки, то в шейку, обнимают, тешат, жамкают, боготворят, наслаждаются своим сокровищем, по попке хлопают… но не со зла, а так… любя и обожая безумно.
Вокруг всё зелено. Всё красиво. Бесподобно.
Лужайка. Горы в дали несравненной. Лес. Небо голубое.
Птички носятся. Облака плывут. Цветы яркие. Трава сочная.
Лягушки квакают: ква-ква.
Дятел где-то по дереву колотит: тук-тук, тук-тук, тук-тук.
А кто-то ему отвечает: кто там… кто там… кто там…
Возле ног стрекозки игриво порхают, крылышками своими прозрачными шелестят; воробышки сражаются: прыгают, резвятся, в земле копошатся.
Кузнечики стрекочут. Жучки, букашки ползают. Мураши без устали работают, трудятся.
За рекой кукушка кукует. Идиллия…
Вдруг, нежданно-негаданно, подул ветер с дальних тёмных гор, всё завертелось и закружилось.
Вода в реке забурлила, заклокотала, ключом забила, стала стремительно подниматься, выходить из берегов и затапливать лужок этот изумрудный.
Вот уже травы не видно, цветочки скрылись, лягушки разбежались…
А вода прибывает и прибывает, прибывает и прибывает, прибывает и прибывает, окаянная.
Порывом ветра подхватило маму с папой и понесло их в пучину необъятную.
Вася и глазом моргнуть не успел, как любимые и обожаемые родители скрылись из вида.
Всё, нет их… Где они… Неизвестно… Вот, только что тут были…
Василёк кинулся за ними, но… запнулся за корягу, ногу поранил, руку порезал, лоб расшиб, нос расквасил, губу разбил, щеку поцарапал, шею едва не свернул, глаз чуть не выткнул о ветку острую, упал в воду холодную, захлебнулся, стал кричать неистово, барахтаться, чтобы выбраться; а студёная бездна тянет его к себе и тянет, она всё тянет и тянет, тянет и тянет, тянет и тянет.
Он от неё… а она к себе…
Он от неё… а она снова к себе… к себе… к себе… всё тянет и тянет.
Вася-Василёк вилять начал как уж, петлять как суслик полевой по степи, ногами бултыхать; что есть мочи он сопротивляется, из последних сил выбивается, бога себе на помощь зовёт, лихоматом кричит и орёт отчаянно.
Горло уже не функционирует. Голоса нет. Сорвал, малыш, свой голосок звонкий…
Всё, нет больше у Васи голоса. Нет. Беда сплошная. Связки как тряпки болтаются.
Как ещё на помощь звать? Как? Да никак!
Хрипит Вася… глаза его чуть из орбит не выскакивают…
Смотреть на него страшно. Страшно и больно. Не мальчик, а зверёк какой-то… неопознанной породы…
А вода не уступает. Не желает. Не хочет. Прёт и прёт, прёт и прёт, прёт и прёт. С удвоенной силой тянет, с утроенной, с учетверённой… с упятерённой… Ещё дальше его затягивает. И ещё глубже тащит.
Зацепиться не за что; он машинально размахивает руками и ногами, извивается как змей юркий, тонкий, длинный и склизкий, противится всеми фибрами.
Уже сил нет. Всё… Вася выдохся и начал понемногу сдаваться стихии; тело заледенело, зачерствело, стало непослушным и непокорным.
Темень вдруг привалила. Чернущая до черноты самой чёрной.
Тут как тут темь эта. Явилась! Чертяка. Не запылилась… Мгла. Ни зги не видно.
И… тишина мрачная воздрузилась… И страх появился…
Дятел неугомонный откуда-то взялся. Снова по дереву с остервенением колотит, как будто продолбить его насквозь хочет; дай ему волю, так он весь лес таким макаром передолбит, чертяка.
Коршун в небе из ниоткуда возник, гость незваный, бес чёртов. Высматривает, гадина, кого бы поймать… кого-то растерзать… кого бы сожрать с потрохами…
А в голове затикало вдруг громко… и всё тикает, тикает и тикает, не преставая, как на старой, заезженной пластинке: «Господи, помоги… Господи, помоги… Господи, помоги… Прошу тебя… Господи… Смилуйся…»