Первые уроки

– Я не желала ей вреда! – слышу голос со знакомыми капризными интонациями. – Ну да, я повела себя неразумно, но ведь и она… – Поспешно поправляется: – Но и донна Иоанна тоже хороша: никакой почтительности, никакого прислушивания к моим советам! А как она одевается? Это же полная безвкусица! А как…

 – И ты считаешь все эти причины, которые иначе, чем предвзятостью, не назовёшь, достаточным обоснованием, чтобы столкнуть беременную женщину с лестницы? Напугать её до полусмерти и, весьма вероятно, спровоцировать потерю детей?

– Но, Тимур…

– Хватит разыгрывать святую простоту, Белль, в твоём возрасте это смешно! Хочешь сказать, что, когда получала заговоренную булавку от доньи Даниэлы, не поняла её реплики о том, что скоро тебя больше никто не будет раздражать? Никогда?

– Да! – сердито выкрикивает Мири. – Я тогда подумала: если на эту… на донну Иоанну начнут сыпаться неприятность за неприятностью – она просто возьмёт и уберётся из Эль Торреса! Навсегда! С глаз моих!

В голосе её уже не истерика, нет: ненависть. Элли рядом со мной пытается сдержать аханье. Мне и самой не по себе. Глава же, бросив на супругу тяжёлый взгляд, отворачивается, снимает с фигурной этажерки, почти затянутой вездесущим вьюнком, серебряный поднос, украшенный червлёной росписью, и протягивает жене, повернув отполированной стороной:

– Взгляни на себя.

Едва бросив взгляд на отражение, донна с визгом роняет поднос и закрывает лицо руками. Ещё бы. Вся её маскировка полетела к чертям. Уродливая паутина, разрастаясь на глазах, медленно затягивает всю щёку.

– С Кармой не торгуются, Белль. Угомонись, пока процесс ещё обратим.

– Но что я могу? – сквозь сдавленные рыдания отвечает она. – Что? Это сильнее меня, Тимур, ты же знаешь, мы не вольны...

Тот подавляет вздох. Нелегко оставаться железным, когда твоя женщина плачет.

– Разумеется, в чувствах мы не вольны. Но мы можем сдерживать порывы и вовремя останавливать дурные помыслы. Успокойся, Белль. Я же сказал: процесс обратим.

Она с надеждой поднимает к нему обезображенное лицо.

– Условно обратим, – помедлив, добавляет он. – Даже если донна Иоанна по мягкости характера простит тебя, этого мало. Нужно, чтобы ты сама поменяла отношение и к ней, и к своим поступкам, дорогая. Ты хочешь этого?

Донна Мирабель молчит. Рассерженно, но аккуратно, дабы не повредить макияж, промокает глаза платком. Бросает в сердцах:

 – Я просто хочу, чтобы вот этого не было!

– Что ж, всё же лучше, чем ничего. И, по крайней мере, откровенно. Белль, метка Кармы сойдёт лишь тогда, когда в твоей прекрасной головке окончательно перестанут рождаться мысли о нанесении вреда донне Иоанне. До этого, как я вижу, ещё работать и работать, но ты не безнадёжна.

«Особенно когда в наличии такой прекрасный мотиватор», – мысленно добавляю я.

– А чтобы вредоносные мысли тебя не донимали, займись делом. Последние лет десять, дорогая, ты слишком уж пренебрегаешь своими обязанностями Первой Донны, сведя их к появлению вместе со мной на официальных церемониях. К тебе ведь обращались за содействием несколько благотворительных организаций, мэрия, школа и Академия, но ты довольно ловко спроваживала их ко мне, вместо того, чтобы взять под патронаж. Пришло время наверстать упущенное.

Лицо донны Мирабель вытягивается. Всё-таки какая живая мимика! Как органично сменяются выражения растерянности, недовольства, упрямства… Впрочем, она воздерживается от протеста. Огромный прогресс с её стороны, честное слово.

 – К счастью, у дона Иглесиаса помимо племянника более нет родственников на стороне, иначе пришлось бы проверить, как обстоят дела у остальных женатых мужчин этого семейства. Но вот в окружении дона Хорхе, в том самом Пулинасе, где он проживал, могут иметь место прецеденты. В одном из воспоминаний донны Глории я заметил в числе её немногих подруг девушку с характерными травмами на лице. А совсем недавно мне пришло анонимное письмо оттуда же, с жалобами на неподобающее отношение супруга и побои. Надо бы проверить всё на месте, Белль. Поедешь туда в качестве моего полномочного представителя.

Мирабель судорожно глотает воздух.

– А… Я? Как? Но я же… Пулинас – это же такое захолустье! И потом, я же ничего не уме… Я не знаю, что делать, с кем там разговаривать!

– Ты – женщина, Белль, – безмятежно отвечает Глава. – Когда захочешь – обаятельная, располагающая к себе; властная, что немаловажно. Первая Донна Клана. Между прочим, напомню, что письма-жалобы, поступающие от женщин Клана, адресуются, как правило, тебе; их немного, но большую часть ты оставила без ответа. Почему? Вот и займись, наконец, своими прямыми обязанностями. Ты – женщина, с тобой жертвы супружеского произвола будут гораздо откровеннее, нежели с дознавателем-мужчиной. Разумеется, тебе будет с кем посоветоваться, об этом я позабочусь.

– Посоветоваться?

 И тут Мирабель взрывается. Вполне ожидаемо, впрочем.

– Да это абсурд какой-то! Немыслимо! Ты хочешь, чтобы я уехала в какую-то дыру, чтобы разыскать автора анонимного письма, всех там застращать, и вообще!.. Для этого есть люди, твои люди, кстати, специально обученные, и сущности, которые везде всё вынюхивают, и…

– Так ты не хочешь ехать? – подозрительно кротко спрашивает дон Теймур.

 – Нет!

– Почему?

От его ласкового тона становится не по себе. Кажется, даже Мири осознаёт, что зарвалась. Она нервно передёргивает плечами, поправляя меха.

– Потому что… ммм… Тимур, потому что я просто не верю, понимаешь, не верю, что всё это может быть правдой! Ни один некромант не позволит себе не то что ударить, а просто неуважительно отнестись к женщине, тем более к избраннице! И то, что ты мне сейчас наговорил о Глории Иглесиас, не может быть правдой. Вот ты сейчас наверняка скажешь, что я снова предвзято отношусь к Иоанне. Но те воспоминания, что ты получил от неё… Не знаю, может, это какая-то злая мистификация, месть… Не со стороны Иоанны, нет, а самой этой Глории. Молодые девушки часто преувеличивают проступки своих мужчин, а потом, при случае…

Она умолкает под внимательным взглядом мужа.

– Бывает и так, – вроде бы мирно соглашается он. Не поворачивая головы, бросает: – Дон Иглесиас, не обольщайтесь наличием союзницы, это ненадолго. Донна Иоанна…

Плавным жестом его рука указует на отодвинутый столик, где по-прежнему на затянутой мхом поверхности возлежит раковина, доверху наполненная брусни… О, нет, коралловыми бусинами, по странному совпадению удивительно похожими на проглядывающие из моховой бороды ягоды.

– Это то, о чём я думаю? Я хорошо знаю методику своей матери; именно она давала мне первые уроки по работе с чужой памятью. Красные бусины – информация, нежелательная для оглашения? Прекрасно. Я позабочусь о конфиденциальности, не беспокойтесь.

Если бы я знала, что произойдёт секунду спустя, наверное, бросилась бы наперерез, не позволила бы ему… Всё-таки это не совсем порядочно – швыряться чужими воспоминаниями, да ещё такими. Кажется, я даже успеваю рвануться к столу, движимая нехорошим предчувствием.

Поздно.

Как совсем недавно горностаевое манто само скакнуло на плечи Мирабель, так и сейчас взвивается, разворачиваясь на лету в коралловую петлю, снизка тёмно-красных шариков и обвивает её шею. Взвизгнув, Первая Донна пытается сорвать с себя драгоценную удавку, но замирает с застывшим взглядом. Глаза её, изысканно обведённые чёрным, раскрываются в ужасе.

– Сидеть!

Негромкое слово, сорвавшееся с губ дона Теймура, заставляет нас с Элизабет прирасти к полу, а затем опуститься на невесть откуда взявшиеся позади каждой стулья. Дон Иглесиас цепенеет, до судороги в пальцах вцепившись в спинку дивана. Лишь доктор Гальяро, словно бы и не заметив давления Главы, оказывается рядом с Мирабель, осторожно берёт её за запястье.

– Прошу извинить, дон Теймур, но, как врач донны Глории, я должен это видеть.

И замирает, погрузившись в видения чужой жизни.