Первые уроки

Щёки Любавы внезапно алеют от понимания. Глаза блестят, как у девчонки. Ага, подтекст последней фразы раскусила! Похоже, и у неё к обретённому супругу счётец на недополученное предъявлен немалый, кто бы сомневался!

– Да уж, к тому времени, как они расплатятся, новые долги нарастут, – бормочет она с плохо скрываемым удовольствием и тянется, наконец, к своему блюдцу.

Вот и славно.

Но тут же лёгкий, почти невесомый толчок в животе напоминает об обстоятельстве щекотливого свойства. И сразу отбивает охоту шутить.

– В чужую семью лезть не буду, – говорю твёрдо. – Что было – то прошло. Вот только от этого «было», ты уж извини за прямоту, у меня хорошая память осталась, а скоро она совсем видимой станет, ножками затопочет и ручками замашет. И муж мой, сразу скажу, об этих будущих детях уже, как о своих, думает. Но если твой князь, – намеренно подчёркиваю: «Твой!» – захочет с детьми встретиться, научить их чему-то, да просто повидаться – я… мы с Магой возражать не будем. Но уж и ты не препятствуй. Отец есть отец.

Любава поджимает губы. Глядит в чашку.

– Его право. Да и дети страдать не должны.

– И мы не должны, – вдруг мягко встревает Элли. – Ну что вы, в самом деле, обе вот-вот закипите? Ведь всё хорошо, у каждого свой мужчина, её собственный, любимый; и никто ни у кого мужа не отбирает. А здесь, на ярмарке, мы оказались по своим делам, и ни с кем за твоей спиной встретиться не собрались. Это я уговорила Иву поехать. А про то, что сюда русичи приехали, мы даже не догадывались. И знаете, что я вам скажу, дорогие дамы? Очень хорошо, что вы, наконец, познакомились, поговорили и всё меж собой выяснили. Теперь никто не будет ворочаться по ночам и надумывать себе неизвестно что!

– Откуда ты знаешь? – начинаем мы с Любавой в один голос. И сконфуженно замолкаем, глядя друг на друга. Элли начинает неудержимо хихикать. Через пару секунд мы все срываемся на смех.

В общем, Элли права. Хорошо, что мы с Любавой встретились. Потому что, несмотря на очевидность некоторых вещей, всё-таки лучше их обсудить.

***

– Вы так похожи, – задумчиво говорит Элли, взвешивая на руке камушек, выбранный из гальки. – Удивительно похожи. Причём не только внешне. Я знаю тебя не так уж долго, хоть порой и кажется, что всю жизнь; и могу представить, как бы ты ответила на тот или иной вопрос, как поступила бы… Нет, это не предсказуемость, просто ты стала для меня по-настоящему близким человеком, а близких всегда чувствуешь. Знаешь, что они рядом, или ощущаешь, когда им плохо, например. Я сейчас смотрела на Любаву – и понимала, что именно она скажет, с какой интонацией…

Мне бы возразить, из чистого упрямства, но я молчу. Нагнувшись, подбираю подходящий для «блинчиков» по воде голыш, предаю ей. Море нынче удивительно спокойное, и Элли развлекается. Редко когда выпадает полный штиль, чтобы поверхность воды практически выровнялась, и можно было бы так отвести душу. Мне вот нравится иногда «для души» стрелять; Мага, хоть и относится к этому увлечению скептически, но сам подобрал мне лёгкий композиционный лук из какой-то родовой коллекции и навесил в саду несколько мишеней, окружив участок охранными заклинаниями, чтобы никто под шальную стрелу не попал. А вот Элизабет обожает метать по воде плоские камушки, и чтобы они, прежде чем булькнут последний раз, отщёлкали не менее семи шлепков…

С полчаса назад мы попрощались с княгиней Северной. Кто-то, может, не поверит, но расстались мы по-доброму. От кареты Любава отказалась, сославшись на то, что хочет пройтись, посмотреть на иномирный город, да просто подумать; и я, кстати, тотчас её поняла. Сама после важного события хожу-брожу, будто так лучше уложится в голове пережитое. Княгиня попросила её не провожать, поэтому мы распрощались на набережной, в пяти шагах от кафе.

Дружина… или свита? Да нет же, просто охрана… деликатно держалась в отдалении, рассредоточившись полукругом и изучая окрестности. Но к уже известным действующим лицам добавилось новое. Неподалёку, у парапета набережной, явно кого-то поджидая, нетерпеливо постукивала ножкой в красном сапожке со шпорой рослая девица лет, как мне сперва показалось, восемнадцати, широкоплечая, крепкая, как богатырка, и, что самое удивительное, хоть и из русичей, но одетая по мужски: в штанах, вышитой рубахе с распашным воротом, коротком кафтане. Впрочем, грудь из-под кафтана выпирала отчётливо, не позволяя ошибиться. Да и коса присутствовала, толстенная, рыжая, такая же плотная, крепкая, как хозяйка…

Рыжая.

Девица покосилась на меня недружелюбно и уставилась на мою спутницу. В ухе сверкнула крупным рубином серьга, которую я тотчас узнала. Та самая, что Васюта мне для первого сына оставил, а я не взяла, вернула. Не из гордости, а потому, что… неправильно это. Он – человек порывистый, понял, что я с ним не уеду, и решил хоть что-то для будущих детей оставить; а о том, что в Ново-Китеже своё дитя растёт, не подумал. Или… знал уже, что девка, не наследник.

При взгляде на девицу Любава смешалась, даже вроде бы смутилась немного; затем нахмурилась, но промолчала. Впрочем, разъяснений не требовалось. Этот упрямый взгляд тёмно-карих, почти вишнёвых глаз я узнала. И твёрдый подбородок с характерной ямочкой, у Васюты скрываемой под бородой, и прихотливо изогнутую линию рта, да и саму богатырскую стать, в конце концов. Никуда от генов не деться, причём не только от отцовских. Матушка Васюты, первая жена его отца, была из воительниц-поляниц, вот внучка в неё-то, похоже, и уродилась.

А что это она тут делает, а? Охране не доверяет? Боится, что «разлучница» матушку обидит? Ох, шальная головушка, шальные мысли… А ведь ей не восемнадцать, а лет четырнадцать, не больше. Просто из-за сложения старше кажется; а мордашка-то совсем девчачья…

Красивая.

– Хороша! – шепнула я Любаве. – Ох, и хороша!

– Вся в батьку, мои только хлопоты, – скупо улыбнулась она. Но было видно, что похвала ей приятна. Неожиданно коснулась моего плеча и заглянула в глаза:

– Спасибо. За Неждану спасибо. За то, что дар Васютин, сгоряча предложенный, не приняла. Он его потом сам Неждане и передал. Муж твой, я слышала, и знатен, и богат; авось твоим сыновьям, как вырастут, власти и злата достанет и без этой серьги; зачем им ещё и княжество в чужой стороне? А вот дочь моя теперь наследница, даже если брат у неё родится. Благодарствую, обережница.

И крепко меня обняла.

Как сестру.

На бесконечно долгое мгновение у меня всё смешалось в голове. Честное слово, я вдруг увидела себя глазами Любавы, будто мы поменялись телами; или даже стала ею… Потому что помнила всё, что пережила она сама: детство в богатом тереме под присмотром мамок и нянек, беззаботное девичество, первую любовь, едва не закончившуюся похищением и насилием – как же, княжна, лакомый кусочек, опозоренную девку потом только и остаётся, что замуж выпихнуть за охальника, чтобы срам прикрыть… Васюту-спасителя, которого сперва всё больше за доброго дядьку принимала, а потом разглядела, наконец, влюблённого мужчину, боящегося напугать её, пуганую, лишним словом али прикосновением… Батюшкин гнев и неприятие: не ровня простой воин княжне! Тайный побег и замужество. Пропажу целой воинской слободы со всеми живущими. Горечь потери. Тоску. Нежданную радость, безумное счастье, когда поняла, что в тягости, что осталась ей от любимого хоть кровиночка… Взросление – когда, наконец, прямо возразила батюшке, отвергла всех женихов: «Дождусь своего! Жив он, жив!» Пустые тоскливые ночи. Болезнь отца и примирение, княжение и слёзы в подушку от первых неудач во власти… Споры с подросшей дочерью: негоже ведь девице воинским делом заниматься! – но затем шальная мысль: а если гоже? Вернётся Васюта – будет гордиться дочерью-богатыркой, что всех отроков побивает. Призыв ко двору двух прославленных девиц-поляниц, Неждане в наставницы. И, наконец, суматошный, на всю красную площадь, крик гонца с окраины Ново-Китежа: «Верну-улись! Богатыри вернулись!..» Скрип половиц под знакомой тяжёлой поступью. «Вот он я, лапушка… Примешь ли?»