Демон в полдень

— Что-то я не заметила этой осады, — растерянно пробормотала я, поигрывая пластмассовой соломинкой.

— Плохо смотрела, — уверенно подытожил Алтай.

Я шумно выдохнула, а после решительно отодвинула от себя стакан и скрестила руки на груди.

— Ладно, я ему нравлюсь, пусть так. Но что ему мешало, как ты выразился, ринуться в бой раньше, годков эдак на пять?

— Сначала твой несовершеннолетний возраст. Какой бы сволочью он не был, даже у него есть принципы. А потом другой человек встал у него на пути, — Алтай бросил на меня осторожный взгляд исподлобья, словно опасаясь ступить на тот тонкий лед, под которым было спрятано мое прошлое.

— Не надо, — покачала я головой, не поднимая глаз. Мои пальцы нервно заскользили вверх-вниз по стеклу тонкого бокала.

— Не буду, — кивнул Алтай. — Я всего лишь отвечаю на твой вопрос.

Мы замолчали. Не знаю, о чем думал Алтай. Это был человек, застегнутый на все пуговицы до самой горловины. Но в одном я была уверена — мне он всегда говорил то, что думал. Не было в нем никогда двойного дна, как не было и привычки лицемерить в угоду личным интересам. Алтай либо говорил, как оно есть на самом деле, либо не говорил вообще. Это удобное качество, когда хочешь узнать правду. И не удобное, когда эта самая правда тебе не нужна.

С Алтаем мы познакомились, когда мне только-только исполнилось шестнадцать лет. Это была моя первая работа в команде в качестве ее полноправного участника…

Глава 21

Он вошел в мою комнату ближе к утру, когда небо за окном уже начало светлеть. Я уже давно привыкла вести ночной образ жизни. Бодрствовать в темное время суток и спать, когда большинство нормальных людей проживают свои нормальные человеческие жизни. Но я никогда не была в полной мере частью того мира, что жил при свете дня. Не только по своей воле.

За годы ночных бдений моя и так светлая от природы кожа стала еще бледнее. Яркий солнечный свет уже давно не вызывал ничего, кроме раздражения. Большое скопление людей нервировало. За каждым углом чудился враг. Каждый встречный прохожий, осмелившийся посмотреть в глаза прямым взглядом вызывал желание либо бежать, либо нападать. То есть, я практически превратилась в вампира, только без постоянной жажды вонзить в кого-нибудь клыки и острой непереносимости товаров из церковной лавки.

Поэтому, когда Хасан бесцеремонно, впрочем, как и всегда, вторгся на мою личную и строго охраняемую территорию, я лежала на кровати и, болтая ногами в воздухе, слушала музыку. Сорвав с моей головы наушники и отшвырнув их в угол, он сел в кресло напротив и устремил на меня свой тяжелый взгляд темно-карих, практически черных, глаз.

Я же медленно поднялась, села, по-турецки сложив ноги, и провела рукой по волосам, приглаживая их.

— Можно было и постучать, — не стала я скрывать своё недовольство.

— Можно было и не слушать музыку на всю возможную громкость, — в тон мне ответил Хасан. — Тогда бы ты услышала, что я стучал.

— Ты не стучал, — парировала я, — потому что ты никогда не стучишь. Не утруждаешь себя демонстрацией хороших манер.

— А ты у нас храбрая, да, кисонька? — довольно заухмылялся Хасан и стал вдруг похожим на кота, который объелся сметаны.

На самом деле, это было самое жуткое зрелище из всех, когда-либо виденных мною. Он не просто заставлял людей бояться себя, он наводил животный ужас, заставляя людей чувствовать себя загнанными в угол, беспомощными, словно новорожденные щенята. Думаю, примерно то же чувство возникало у первобытных людей, которые по ночам прятались в холодных сырых пещерах, забравшись под стеночку и прижав к себе детей. В то время, как где-то там, снаружи, в темной чаще леса звучал вой, рык и характерный влажный звук, с которым разрывается живая плоть.

Иногда я задумывалась, стал ли Хасан таким жутким в процессе своей трудовой деятельности или уже родился социопатом? Стала ли эта привычка запугивать всех и вся результатом профессиональной деформации? Или же он просто претворял в жизнь устоявшееся убеждение «боятся, значит, уважают»?

Это были размышления из разряда философских. Ведь я практически ничего не знала о шефе и отчетливо осознавала — любая попытка покопаться в его биографии рискует плохо для меня закончиться. А потому мне оставалось лишь строить теории и теряться догадках. Но именно в такие моменты, когда мы оказывались наедине, лицом к лицу, я внезапно начинала остро ощущать всю ценность жизни. Понадобилось очень много времени прежде, чем я научиться находиться рядом с ним без острого желания броситься вон и бежать до самой Антарктиды не останавливаясь. Вернее, желание никуда не делось, просто я научилась с ним сосуществовать. И даже улыбаться. И выглядеть вполне довольной всем вокруг. Ведь хотелось жить. Жить долго и счастливо там, где не будет Хасана.

— У меня было достаточно времени, чтобы ознакомиться со всеми твоими привычками, — безразлично пожала я плечами.

— Кстати, о времени, — Хасан вмиг переменился, напускное веселье как ветром сдуло. Появилась деловитость, вкрадчивость, непоколебимая уверенность в том, что подчиненные поступят именно так, как он велит. — Завтра будь готова.

— К чему? — изогнула я бровь.

— Ко всему. Обучение окончено, с завтрашнего дня будешь работать со всеми наравне. Утром отправишься в "поле" в составе второй группы. У тебя будет напарник. Он будет помогать тебе на первых порах, страховать и оценивать. Справишься с поставленной перед тобой задачей — останешься.

— А если не справлюсь? — холодно поинтересовалась я.

— Будем прощаться, — невозмутимо ответил Хасан и наши взгляды встретились. Я поняла, что под прощаться мой шеф имел ввиду вовсе не взмах белым платочком вслед уходящему составу поезда. А уютную могилку где-нибудь в глубине леса в сырой пахнущей опалыми листьями и смертью земле.

— Кто будет моим напарником? — поинтересовалась я, стараясь сохранить невозмутимый вид.

— Сашка, — ответил Хасан и полез в карман за конфеткой. Он пытался бросить курить. Уже в третий раз только на моей памяти, то есть, за последние семь месяцев. И каждый раз безуспешно.

— Я не знаю, кто это.

— Познакомитесь, — сквозь засовываемый в рот цветной леденец произнесло начальство.

После он пружинисто поднялся, в один шаг приблизился ко мне и склонился к лицу.

— Ты очень красивая, — его пальцы подцепили локон моих волос и ласково заправили за ухо, походя погладив по щеке. — Не подведи меня.

Последние слова он произнес жестко, с нажимом ухватив меня за подбородок.

— Не подведи меня.

Я лишь кивнула, глядя в сторону. Наконец, он отпустил моё лицо, резко, по-военному, развернулся на месте и покинул мою комнату. И только когда дверь за ним захлопнулась и послышались удаляющиеся по коридору шаги, я смогла выдохнуть.

Еще некоторое время я просто сидела не шевелясь, пытаясь немного прийти в себя и осознать свои перспективы на выживание в ближайшем будущем.

Я плохо помню первые десять лет своей жизни. Иногда всплывают какие-то мутные обрывки, похожие на дежавю или на отголоски странных снов. Из них ничего невозможно было понять, кроме одного. В те времена я жила в каком-то очень солнечном и живописном месте, похожим на красивый просторный сад с большим количеством невероятных растений. Одно время я была одержима идеей найти это место, но, перерыв кучу справочников и книг, так и не смогла обнаружить что-то, хотя бы отдаленно похожее на те картинки, что иногда всплывали в моем мозгу.

Более-менее четкие воспоминания относятся к моменту, когда я чуть не угодила под колеса машины. В принципе, тот человек, который едва не сбил меня, маленькую девочку, оказавшуюся в одиночестве на пустынной трассе, и сыграл главную роль в моей едва успевшей начаться жизни. Он привез меня распределительный центр, откуда я угодила в руки органов опеки. Те долго пытались выяснить мою личность, искали по разным базам, постоянно спрашивали имя, фамилию и возраст, и почему я оказалась ночью посреди автомобильного шоссе. Но так ничего не добившись, посчитали умственно отсталой и отправили в соответствующее медицинское госучреждение.