Вперед

Медленно-медленно обернулся. На меня смотрела женщина за сорок с оплывшим распухшим от слез лицом и русо-седыми волосами, собранными на затылке в неопрятный хвост. Ей же всего тридцать шесть! Она ведь совсем не старая!

В той жизни мама ушла, не простив меня, а я так и не простил ее. И сейчас безумно захотелось все исправить, потому что так сложно сказать нужные слова вовремя и так просто не успеть этого сделать.

— Что случилось, Павлик? — спросила она, шмыгнув носом, только сейчас я заметил, что она держит огромный нож. — Ты опять подрался?

— Ерунда. Ты плакала? Почему ты не на работе?

Мама округлила глаза.

— Меня отправили за свой счет, уже второй месяц как я дома. Сын, с тобой все хорошо? Ты прямо сам не свой.

Как я мог держать на нее обиду?

— Ты плакала? — повторил я с нажимом, вспоминая те злые удары.

— Это просто лук, я его резала. — Она кивнула в кухню, шагнула ко мне. — Ты порвал рубашку! Что теперь в школу надевать? — Ее лоб расчертили морщины злой решимости.

Они появлялись, когда она собиралась надрать уши, отчитать или отшлепать. Вот уж не позволю себя бить!

— Мамочка, — я шагнул навстречу и обнял ее, — какие это все глупости! Главное, чтобы ты не плакала.

От неожиданности она выронила нож, одеревенела, не зная, как реагировать, ведь телячьи нежности в нашей семье были строго запрещены отцом — так можно из парней вырастить баб, а девчонок разбаловать. Максимум, что она себе позволяла — потрепать по загривку Борьку.

Отойдя от шока, мама освободилась, схватила меня за руку и потащила в ванную.

— Быстро снимай рубашку. Отец обещал заскочить на обед, не дай бог увидит!

Я послушался, снял рубашку. Мама осмотрела ее и покачала головой.

— Ну сколько раз тебе говорить, чтобы был осторожнее? Как на вас вещей напастись? Взрослый парень, а как у малыша: то пятно посадишь на видном месте, то штаны порвались, то спортивную форму украли.

Я открыл кран, но он хрипнул и выплюнул пару капель. Я выругался, за что получил затрещину. Ну да, воду постоянно отключали с десяти утра до пяти вечера, еще иногда планово вырубали свет. Забыл. Промашка вышла, вторая уже.

Вместо того, чтобы полить мне на голову из ведра ковшом, мама развернула меня к себе, отвела к лампочке, оттянула веки и заглянула в глаза, проверяя зрачки.

— Голова не болит, не кружится? Не тошнит?

— Порядок, — проворчал я, отстраняясь. — Сотрясения мозга нет.

Она недоверчиво прищурилась, покачала головой, понюхала меня — не курил ли, не нюхал ли чего.

— Не пью, не курю, не употребляю. Доверие — ключевое в отношениях между детьми и родителями. Помоги мне смыть кровь, пожалуйста. Если отец увидит — всем нам хана. — Я склонился над раковиной, и на макушку полилась вода, оттеняя мамино ворчание.

— У всех дети как дети, а тут — ни уму ни сердцу. Богатырев, вон, второе место по физике занял. Саша Тертычный вообще спортсмен! А ты ни учиться не хочешь, ни спортом заниматься. Хоть Илюху твоего возьми: мальчик отличник.

Ну вот, заиграла заезженная пластинка. Отмыв лицо и очистив волосы от кровяных сгустков, я выпрямился и сказал голосом строгого учителя, неотрывно глядя ей в глаза:

— Ма, а если я сдам все экзамены на пять и начну бегать кроссы, то получу от тебя хотя бы слово поощрения? Или это будет: «Наверное, тебе попался единственный билет, который ты знал» или «все равно до КМС далеко»?

С полминуты она растерянно моргала и, пока у нее не нашлось конртаргументов, я продолжил:

— У нас нет мотивации. Как бы мы ни сделали, все равно сделаем плохо. Так смысл стараться? — Видя, что она открывает рот, я вскинул руку: — Не кричи. Дослушай. Слышала когда-нибудь про кнут и пряник? Так вот, пряник не менее важен.

— Ты ни за что не сдашь геометрию на пять! У тебя по ней тройка…

— Спорим? — Я протянул руку. — Я серьезно. Если не сдам все экзамены на пятерки, то в одно лицо буду копать огород на даче и не ныть. А если сдам, ты… меня похвалишь.

Что, кстати, я сдаю? Геометрию типа устно и что еще? В восьмом классе два экзамена. Кажется, это был диктант. Месяца на подготовку более чем достаточно. Если родители не умеют воспитывать, значит, надо показать, как это делается, воспитывая их. Мама, вон, подвисла, не орет.

— А еще знаешь что? — улыбнулся я, собираясь сказать вообще немыслимое: — Я тебя люблю, мама.

Я выскользнул из ванной, пока она не пришла в себя, не вспомнила, что строгой родительнице не положено так себя вести, и в прихожей столкнулся с отцом. Оторопел, шагнул назад, прижимаясь спиной к стене. Если мама выглядела лет на десять старше своих лет, то отец — вполне на свой возраст: гладко выбритый, скуластый и румяный мужчина в самом расцвете сил, в белой рубахе и черных брюках. Темные волосы вообще без седины. Аккуратно постриженные брови.

— Опять по голове получил? — констатировал он. — Позорище!

Его голос вгонял в дрожь, так голос Каа действовал на бандерлогов. Ожили, закопошились, заскулили детские страхи, сковали руки и ноги, но я нашел в себе силы ухмыльнуться.

— Ошибаешься. Подрался, да. Русакову сломал руку, Землянскому — нос. Наверное, тебе скоро об этом донесут.

— Врешь ведь, — скептически улыбнулся отец.

— Ты ведь хочешь, чтобы из меня вырос настоящий мужик? Но готов ли ты пожинать плоды? Двум альфа-самцам под одной крышей будет тесно.

Я думал, он начнет орать и махать кулаками, но губы отца растянулись в хищной ухмылке, он удовлетворенно кивнул.

— Хорошо, если так.

Из кухни потянуло горелым. Отец зашагал туда и гаркнул:

— Ольга! А ну сюда, быстро! Это что такое⁈

Из ванной вылетела испуганная мама, метнулась в кухню, закрыла за собой дверь. Донесся возмущенный голос отца:

— Ты ведь сидишь дома! На самом же деле не дома, а на моей шее! За неделю я единственный раз пришел домой пообедать, и вынужден давиться горелым омлетом? И вообще, почему омлет, когда я вчера принес зайца?..

Слушать его ругань я не стал, скинул кеды и вошел в комнату, где жили мы с Борькой. Моя кровать стояла справа, Борькина — слева. Чтобы попасть в родительскую спальню, нужно было пройти сквозь нашу комнату, где на старом комоде царил телевизор «Янтарь»— еще ламповый, но цветной, с выпуклым кинескопом.

Вечерами все рассаживались на моей кровати и смотрели что-нибудь интересное. Причем что интересное, а что нет, решал отец. Письменный стол был один — сразу за Борькиной кроватью. Уроки мы там делали по очереди. Два верхних выдвижных ящика были моими, два нижних — его.