Вперед

— Ах ты сучонок! — Последовал ощутимый удар по затылку, там словно шарики за ролики заехали, зрение включилось, и я увидел пленителя, которого бил: подросток лет пятнадцати с залитым кровью лицом.

Недоросший мародер?

Но главное— я не в лесопосадке, где нас положили, а в каком-то поселке, причем нетронутом войной!

Оскалившись, я повернул голову к тому, кто меня саданул по голове: тоже подросток. Майка-алкоголичка, коричневые штаны на два размера больше, подкатанные на лодыжках. Башка огромная и квадратная, впалая грудная клетка. Мелкий отморозок вытащил из кармана нож-складень, хотел выбросить лезвие эффектным жестом, но не получилось.

Мысли пронеслись вихрем. Я знаю этих подростков, они досаждали мне в детстве, и один раз даже обворовали и избили. И то, что происходило сейчас, похоже на тот самый раз. Поселок — Николаевка, где я жил до восемнадцати лет. Мой мозг, умирая, выдал картинку из прошлого, и скоро поток воспоминаний оборвется. Но блин, до чего же все реальное!

Пока один подросток, кажется, все его звали Зяма, валялся и стонал, его приятель, Руся, таки разложил складень и попер на меня.

— Ты это ответишь, ментеныш!

В глаз затекла кровь, я провел по лицу рукой. Н-да, они разбили мне голову. Ну и ладно, все равно это все не по-настоящему, скоро бред агонизирующего мозга оборвется, а пока…

…пока каждая моя молекула вопила: «Жить» — и сознание вгрызалось в последние мгновения хваткой подыхающего медоеда.

Пусть последние секунды будут яркими! Мною завладел какой-то горячечный азарт. Я улыбнулся, собрал пальцы в горсть и посыпал невидимое зерно, как в деревне подзывают кур:

— Цып-цып-цып, Руся! Давай, иди сюда со своим режиком. Я тебе им не горло перережу, а в зад его засуну. Ну? Камон, гопота!

Руся отреагировал не как фантом: опешил, выкатил глаза.

— Сука, ты прям как живой, — проговорил я, медленно к нему приближаясь. — Ща опохмелюсь, вообще исчезнешь!

Глаза Руси стали еще круглее. Он сделал шаг назад, еще шаг, обернулся к зевакам, которые начали вокруг нас скапливаться. Выставил нож перед собой, как поп, изгоняющий бесов распятьем. Я рванул к нему, взял руку в захват, ударил предплечье о колено — нож выпал. Хрустнул локтевой сустав. Руся взвыл, хватаясь за покалеченную руку. Запрыгал, вереща:

— А-а-а! ААААА!!!

Я придал ему ускорение пинком под зад, повторил, обращаясь к зевакам:

— И правда ведь как настоящий, да? — Обведя их пальцем, я расхохотался: — И вы все — фантомы! Пошли вон отсюда! Что вытаращились? Это мой разум, пошли из него на хрен!

По идее они должны были исчезнуть. Но долбанные фантомы вели себя, как живые люди: не истаяли, а зашушукались и начали расходиться. Я посмотрел на свои белые нежные ручки. Сколько мне лет? Четырнадцать или пятнадцать?

Подняв нож, я склонился над все еще валяющимся Зямой и заорал ему в ухо — он подпрыгнул, казалось, из горизонтального положения, забыв о том, что собрался помирать, и понесся прочь. Я погнался за ним, размахивая своей сумкой.

— Стой, собака ты сутулая! Стой, я сказал! Готовь принимающее отверстие, куда я буду совать нож!

Догонять его я не собирался, тем более использовать нож таким образом. Просто шугануть хотелось, уж больно они разошлись в моей голове. Я здесь хозяин, пусть и пару секунд, и нечего тут!

— Тебе конец! — крикнул Руся издали. — Оглядывайся!

Я показал ему средний палец.

Зеваки начали расходиться, ворча и качая головами. Будто стая рыб, меня обтекла толпа разнокалиберных младшеклассников, шедших на остановку. Я не удержался, схватил одного малого за портфель — коричневый, видавший виды, с медвежатами. В первом классе у меня был такой же, только с зайцами. Пацан замер, испуганно на меня глядя, потянул портфель на себя.

Как же, черт побери, все реально! Я ущипнул себя за плечо — больно! Лизнул кровь на пальце — соленая. Неужели секунды агонии могут растянуться так надолго?

Из школы вышли мои одноклассницы: Фадеева, шлюха малолетняя, красотка деревенского пошива — Юлька Семеняк со стоячей челкой, обильно спрыснутой какой-то гадостью. Хвостом плелась Любка Желткова — вечно замызганная, в обносках.

— Девки! — я направился к ним, раскинув руки.

Одноклассницы опешили.

— Сдурел? — спросила Семеняк, голос у нее был, как у девчонки, которую я помнил. — Мартынов, кто тебе башку разбил?

— Боевое ранение, — ответил я, подошел к Любке и сгреб ее в объятья.

От нее пахло молоком и овсяным печеньем.

— Отдашься мне?

— Идиот! — Она попыталась меня оттолкнуть, но я поцеловал ее в губы, а потом отстранился сам и сказал Фадеевой: — От тебя не возьму, и не надейся!

Я вел себя так, как никогда не вел ни во взрослой жизни, ни в детстве. Всегда хотелось примерить роль трикстера. Сколько там секунд у меня осталось?

— Вот придурок, — вздохнула Семеняк, и девчонки пошли прочь.

— Автобус уходит! — запищала идущая по дороге мелюзга и устремилась на остановку, где остановился оранжевый «Икарус».

Я оценил расстояние и понял, что вся эта бегущая стая мелкоты не успеет, если автобус их не подождет, потому бросился на дорогу и встал, раскинув руки.

И тут реальность начала будто бы распадаться на дрожащие пиксели.

— Именем повелителя этой реальности, автобус, приказываю тебе остановиться! — сквозь кипящую ткань мироздания и все нарастающую тревогу я едва видел оранжевый силуэт автобуса.

Ждать детей водила не стал, «Икарус» тронулся, набирая ход. Интересно, если он разгонится, а я вот так останусь стоять, автобус пройдет сквозь меня, как в «Матрице», или нет? Водитель был упертым и тормозить не собирался, как и я не собирался уходить.

— Паровоз по рельсам мчится, на пути котенок спит! — заорал я дурным голосом, чтобы увеличить градус сюра. — Ты котенок, убирайся…

Автобус сигналил, катя с пригорка, и гудок словно тоже распадался на десятки ручейков. И тут картинка стала четкой, из соседнего двора выскочил бородатый дед, налетел на меня, толкая с дороги и жутко матерясь. Автобус пронесся мимо— меня обдало волной нагретого воздуха, как когда рядом пролетает снаряд.

«Икарус» показал хвост с гармошкой. Дед собрался отвесить мне подзатыльник, но передумал. Дал пинка, обзывая придурком и наркоманом.

— Почему этот бред не заканчивается, а, Хоттабыч? — спросил я у деда, выдернул у него волосинку из бороды. — Трах-тибидох-тибидох!

Вот теперь затрещина честно заслужена. Но разве это правильно? Воспоминания не должны причинять физическую боль.