Страница 21 из 76
— Расскажи, — начала с набитым ртом Светлана, совсем по-ребячески, — а как ты сегодня поломался? Далеко ли от станицы стоял?
— Когда я ем, — начала мама поговорку, предназначенную для детского уха, — я глух и нем, Светка.
Сестра недовольно вздохнула, но послушалась. Некоторое время за столом, при свете лампочки, что гнездилась в черном патроне, на стене дома, слышалось только довольное чавканье.
Мне и правда было приятно. Приятно просто помолчать с родными, которых я не видел так много лет. Приятно было снова попробовать этой простой, но вкусной пищи. Все казалось еще вкуснее, когда ужинаешь, завтракаешь или обедаешь на улице, под открытым небом. И даже хитрые комары, что почти беззвучно садились на кожу и норовили укусить, не портили вечер.
Потом пошел разговор. Говорили о том, что было за день. Отец рассказывал какие-то веселые байки с работы.
— А я завгару нашему и говорю: раз уж машину нам дать не могуть, — гремел отец за столом, — давай мы баб возьмем, да и в прицеп посодим! Я сам их на свеклу полоть повезу!
— Ну-ну? А они че? — С интересом, подперев голову ладонью, спрашивала мама.
— Да завгар смотрит на меня ошалелыми глазами, а Манка, ихняя бригадирша, давай орать, мол, знаем мы, как ты, Сеня, ездишь! Не по ровному, а по буеракам нас потащишь! Прицеп на кочке подпрыгивает, вот мы все и посыплемся!
Маманя зычно захохотала. Света же, сложив подбородок на кулачки, улыбнулась.
Отец у меня был тем еще весельчаком. Вспомнились мне его выходки, когда я был совсем мальчишкой.
Иной раз возьмет меня папа в бригаду. Весело мне там было. А как домой едем, отец глядь! А там, вдоль дорожки, бабы с полей топают. Идут босые, да на крепких плечах тяпки несут. Ну батя к-а-а-а-к дуднет в сигнал! Колхозницы все разом и подскочат, как ужаленные.
Отец едет, смеется, щерит желтоватые зубы. А как мимо женщин проедет, услышит по-мужски крепкие матюки да отвечает:
— А? Чего, бабоньки говорите? Ниче не слышу! Мотор весь слух перебивает!
Вскоре стали расходиться. Прибрав стол, мама со Светой ушли в дом, от комаров. Мы с отцом вышли за ворота. Батя закурил. Протянул мне открытый беломор. Когда я отмахнулся, он спросил:
— Чего ты? Заболел че ли? Курево не хочешь?
— Да что-то не хочется, — обнял я свои плечи. Оперся на все еще теплые от солнца доски забора.
— Голова, че ли? — Не глядя на меня сказал отец.
— А ты откуда знаешь? — Выпрямился я.
— Сашку Плюхина встретил. Он рассказал, что бы у тебя удар солнечный. Что отшибло память.
— Мамка со Светкой не знают, — догадался я.
— Не-а. Не стал я им пока мест говорить. Пригляделся, ты, вроде нормальный. Ну и не стал. А то ты ж знаешь этих бабочек, — посмотрел он на меня теплыми глазами, — начнут бегать, вокруг тебя. Кудахтать так, что аж голова разболится.
— Да нормально все, пап, — я скрестил руки на груди, — спасибо, что не стал рассказывать. Мать беспокоить. А Светке я сам потом скажу.
Я думал, что отец воспротивится. Скажет, что не стоит беспокоить и ее.
— Угу, — только и ответил он, а потом глубоко затянулся. Уголек осветил красным его грубое лицо.
Дом наш в эти года был не очень велик. Были в нем: зал, прихожая, да две маленькие комнатки по обе стороны печки. Ну еще узкий коридорчик, которым пользовались как кухонькой.
Там, пока мать с отцом были в зале, я и поймал Светлану за книгой.
Почему-то я не удивился, что нашел ее здесь. Сестра почему-то считала, что в коридорчике самое лучшее освещение. Хотя висела тут простая тускловатая лампочка, такая же, как и в остальном доме.
Когда я вошел, Света сидела на табурете за столиком. Держала толстенький томик в цветастой обложке. Девушка тут же подняла на меня светлые глаза.
— Двенадцать стульев, — узнал я книжку.
Этот томик сохранился до дня моей смерти. Он стал ветхим, а страницы пожелтели еще сильнее. Хранил я его так бережно, как мог. Это была одна из немногих ниточек, соединявших меня с памятью о моей лучшей жизни.
— Ну да, — улыбнулась Света, — очень уж мне нравится Остап Бендер.
— Мне тоже, — вытащив из-под стола второй табурет, я сел напротив Светы, — Хоть он, этот Остап и плут.
— Зато очаровательный!
Помолчали полминуты, потом я спросил:
— Свет? Разговор есть.
— Ммм? — Сестра заложила между страниц старый листок отрывного календаря. По-ученически отложила книжку на уголок стола.
— Рассказать кое-что тебе хочу. Только ты не пугайся. И маме ни-ни. Ясно?
— Ты, Игорек, — нахмурила Света белесые бровки, — меня что-то уже пугаешь.
— А ты не пугайся, — с улыбкой повторил я, — ты ж со мной не пугаешься?
— С тобой не пугаюсь, — улыбнулась она.
— Ну и хорошо.
Я рассказал ей про солнечный удар и память. Света выглядела больше удивленной, но не испуганной. А когда я рассказал ей про нашу с Серым ссору, и то, что я не помню причины, она потемнела лицом.
— Ты много не помнишь? — Спросила она перво-наперво.
— Помню почти все. Так только. Лоскутами память порвало. Кое-что забыл. И это тоже. Потому хочу тебя попросить, заново все мне рассказать. Нужно мне это, понимаешь? Что б я мог ссору с Серым совсем разрешить.
— Эх, — она вздохнула, — ну что ж делать. Давай расскажу, — прежде чем начать, чуть помолчала. Потом все же заговорила. — Давно уже Серый на меня засматривался. С самого начала лета, — начала Света, и ее глаза остекленели памятью, — как со школы я выпустилась и пошла на работу, тутовикам на корм листву собирать. Их же у нас в школе, пока занятий нету, растят. Вот там Серого и увидела. Он для школы гравий возил на своем самосвале. Ездит, руль крутит, а сам серым своим глазом на меня смотрит. И, — она поежилась, — страшно так смотрит. Как волк на овцу. И не поймешь, приглянулась ты ему, или он тебя со свету сжить хочет. Ну а потом привез мне, как-то цветочков полевых. Прямо на школу. Я стою, краснею, девки смеются, а он все подмигивает мне, пойдем, мол Светка, кататься на газоне.
Я слушал ее внимательно, не перебивал. Не вставлял свои пять копеек. Да, собственно, и вставлять-то было нечего. Все яснее и яснее понимал я, в чем тут было дело.