Господин Разрушитель

— Не знаю, — отрицательно мотнул я головой в его сторону.

У Юры шокировано открылся полный рот, и из него в тарелку мерзко выпал небольшой комок.

— Понятно. А меня с Дроном ты вообще главными врагами народа считаешь! Мы же сессионные, «приёмыши». Да, чел? — обиженно выплюнул Гриша и со звоном швырнул вилку.

Никольская вздрогнула.

— Да, — откровенно согласился я.

За столом вновь раздалась невыносимая тишина. Сделалось некомфортно видеть эти уёбские лживые лица. Все они выглядели настолько удивлёнными собственной фальши, что вполне могли стать законченной группой актёров в дешёвом ситкоме.

— Жесть… Ну я тогда… вернусь на свою кровать, дорогие друзья. Помолчу до Новокузнецка! Не дай бог Господин и здесь найдёт камеры! Вместо того чтобы обратиться в полицию, начнёт играть в частного детектива. Хренового, между прочим, детектива!.. Всем приятно оставаться!

Вслед за взбесившимся Юргеном подорвался Гриша.

— Да ты жёсткий, чел. Но я от тебя такого не ожидал!

И Дрон.

— Пиздец!

Я исподлобья следил, как они строем расходятся по своим углам. Не без щемящего разочарования.

Возле окна всё ещё сидела Киса, опечаленно наблюдающая за удаляющимися спинами. Справа — Муратов молча крутил стакан с водой. И вот один Андрей, оторвавшийся от оскорблённого стада, окатил меня презренным взглядом. Не сказав ни слова, ушёл на свою койку, тучно рухнул на неё и отвернулся к стенке, взмахнув волосами.

Заебись!

Я не мог больше усидеть на месте: лицо, шею и грудь жгло от бешенства. Подскочил из-за стола, на котором зазвенела посуда, и плюхнулся по примеру басиста на кровать, вонзившись взглядом в потолок.

Всё шло по пизде! Лучше бы этого вездесущего журналиста вовсе не существовало! Чтоб земля под ним обрушилась! Молния зарядила ему в ссыхающийся от зависти мозг! Чтоб его же последователи прокатились катком по его проклятым костям! Ненавижу! НЕНАВИЖУ!

Моего дрожащего от злобы плеча коснулась чья-то горячая ладонь. Я, завороженный кровавыми фантазиями, не сразу понял, что это Никольская упёрлась в меня руками, устраиваясь между моим дрогнувшим телом и стенкой. На моей, сука, койке…

Я шокировано покосился на парней, что лежали напротив, и увидел, как у Юры его обесцвеченные брови подскочили к самому лбу. На нём залегли глубокие складки бледной кожи. Муратов, искоса поведя на нас взглядом, равнодушно уткнулся в какую-то исписанную тетрадку.

— Эй, ты чего творишь? — зашипел я на Никольскую, но от злости, что мной владела пару секунд назад, моментально остыл.

— Всё будет хорошо, — едва слышно шепнула девчонка мне на ухо и уже уткнулась тёплыми губами в щёку. — Вы помиритесь перед концертом. Что-нибудь придумаем.

Никаких гарантий словам Евы, конечно же, не было, но я, всё ещё пребывая в ужасе от её выходки, предпочёл согласно кивнуть. А рот сам по себе ухмыльнулся. Без моего ведома.

С Никольской я чувствовал себя неодиноким в этом чёртовом автобусе. Она каким-то волшебным образом смягчала все мерзотные обстоятельства.

Бесстыдно притянула меня за подбородок и вовлекла в довольно откровенный глубокий поцелуй, от которого я очухался уже без памяти, с трепетом в груди и со стояком между ног.

В благой тишине мы так и ехали до самого Новокузнецка. И только возле моего уха иногда раздавались звуки сопения.

49. Настоящий друг

Мы встретили лето в тур-автобусе. Я быстро привык отмечать очередной отыгранный концерт не с рюмкой в кругу рокеров, а с Никольской. На постелях отелей. И, когда выдавалась возможность уснуть в её объятиях, обязательно этим пользовался. После тепла, ароматерапии, запахов, что источали её кожа и волосы, я просыпался, словно в райском саду, и был готов сносить блядский игнор в коллективе и выматывающие шоу.

За плечами оказались Красноярск, Кемерово, Новосибирск, Омск, Тюмень, Екатеринбург. Городов в нашем списке прибавлялось столько, что я начинал подзабывать названия. Мы с Муратовым даже побывали в родном городе — от чего, видимо, оба остались не в восторге. В тот день мы не выходили из номеров, отсиживаясь до выезда в одиночестве. Теперь автобус плавно двигался в обратном направлении по стране, чтобы в августе мы закончили тур на юге.

Что было странно. Меня не так сильно волновал раскол в группе, как поведение Лёши. Из-за того, что из всех парней у меня была возможность общаться без риска только с ним, с каждым днём выносить его затянувшуюся депрессуху становилось всё накладнее для моей расслабившейся психики. Я находился в таком состоянии… Мягко говоря, навеселе без беленькой. Совершенно беспричинно переобулся в оптимиста, начал успокаивать себя мыслями о новых возможных проектах. В конце концов, разбегутся эти бараны — займусь карьерой девчонки и Муратова. А там что-нибудь да придумаю. Приближался тот день, когда ему не придётся выставлять себя чужим человеком. Но Лёша всё больше походил на постояльца психбольницы.

На сцене вёл себя до неузнаваемости дико, даже с учётом жанра и Юдинского стиля. Стачивал об струны пальцы до крови, придумал купать в ней своё лицо и восторженных фанаток, лижущих ему руки. Плясал, как ошалелый, и умудрялся одновременно играть рифы, пока не заканчивал шоу без окровавленной рубашки на полу. А на этом моменте я мог даже не пытаться засовывать в трусы микрофон. Полуголого Господина оказалось недостаточно, чтобы перебить эффект от его телодвижений.

Всё это стало фирменным набором Death Breath, без которого шоу можно было считать неудачным. Муратов, в честном бою отвоевав себе мой титул всенародного трахателя, уже в паре шагов за кулисами терял свой интерес к чему бы то ни было. Безжизненно оттирал от унылого лица грим и редко отвечал на адресованные ему вопросы. Вслед за экономной речью он решил ограничивать себя и в еде, пропускал приёмы пищи всё чаще. В реальной жизни гитарист был мало похож, не то что на альфача — на живого человека. Он давно держался на расстоянии от потенциальных предателей и воспользовавшейся им Евы. Смотрел только, как девчонка лезет ко мне целоваться на глазах у всей группы, и всё больше чах. Но на Никольскую ему было похуй, я это знал… Он всё ещё убивался из-за того, что ему рассказал я про Виолетту Сергеевну.

Испытывая скверные совестливые позывы, я начал догадываться. Лёша теряет связь с собственным рассудком, часами смотря в боковину койки… Ему нужно было вернуться к жизни.

— Вань, возьми, — я улучил момент, когда в гримёрке после концерта не останется никого, кроме нас двоих, и закрылся изнутри на щеколду.

Снаружи тут же раздались стук и матерные вопли, но мне было срать. Я довёл человека до прострации, а теперь протягивал ему коробку с новым телефоном и сим-картой.

Муратов поднял на меня свой тяжкий пустой взгляд, словно это было равносильно двухсот центнеровой штанге.

— Зачем? — подавлено пробасил он.

Как раньше я больше не покрывался язвами, услышав этот голос. Наоборот, даже порадовался, что гитарист ответил.

— Я тут подумал… — перешёл на шёпот. — По прилёту в Москву и в коттедже ты звонил матери? А сейчас не звонишь. Если помнишь номер, скажи хоть, что живой.

— Переживаешь за мою мать? — кисло усмехнулся Лёша, равнодушно разглядывая коробку в моей всё ещё протянутой руке.

— Нет… Вообще-то… за тебя, — когда же я смогу не крючиться от жалости, глядя в его морду…

Гитарист потеряно моргнул, будто совсем не одуряя, что я ему сказал.

— Что с тобой происходит?

Конечно же, он промолчал. Я, не выдержав, впихнул в его руки коробку и с дрожью вздохнул, не справляясь с тотальным игнором.

— У тебя есть… друзья? Братья там… Может, стоит с ними созвониться? — неловко предположил я, на что Лёша едва заметно мотнул головой.

Даже его отросшие кудри, перепачканные в краске, почти не шевелились. Пока я держал гитариста в заложниках, дверь в гримёрку дрожала от стука, а щеколда угрожающе позвякивала. Юрген вышел из себя.

— Ладно, я понял… Что ты решил, Лёш? Может, ну его… Как закончится тур, я займусь твоей сольной карьерой.