Олигарх

Первый раз я вызвал неудовольствие Государя много лет назад участием в дуэли и отказом служить по какой-нибудь части, затем была критика университетский устав 1835-ого года. Потом была безрезультатная попытка отговорить Николая Павловича от вмешательства в австрийские дела в 1849-ом году.

Когда же я, попросив аудиенцию, попытался отговорить его начинать нынешнюю войну с Портой, Государь Император в бешенстве прогнал меня и запретил пускать в страну до окончания войны. Если бы не мои успехи в руководстве Русско-Американской компанией последствия были бы для меня вообще катастрофическими.

Конечно что-то мне удалось уже сделать в России, самым зримым были конечно кадровые перестановки в армии и военном ведомстве. Хотя вполне возможно они произошли бы и без моего вмешательства. По крайней мере смена командующего в Крыму. А всё остальное должно сработать попозже. Ну и в Россию меня скорее всего уже впустят, просто не время — сейчас важнее европейская часть моих планов.

Всю дорогу в моей голове теснились думы, какие еще доводы и аргументы привести, что бы склонить Мозеса и Лайонеля к принятию моего предложения. Вернее убедить надо было только баронета Монтефиоре. Его племянника, барона Лайонеля, патриотом британской короны можно было назвать с очень большой натяжкой и он сразу же по достоинству оценил моё предложение.

А вот Мозес Монтефиоре был патриотом Британии, во время наполеоновских войн вступил добровольцем в национальную гвардию, где дослужился до звания капитана и уговорить его поступиться британскими интересами было архисложно. Но желание сдвинуть с мертвой точки еврейский вопрос в России в конечном итоге должно оказаться сильнее. Тем более в моем предложении не было ничего, что можно было назвать предательством Великобритании.

План мой был таков. В нужный момент, а именно когда австрийцы предъявят русским ультиматум, совершенно неожиданно для них просто отказать в кредитах, жизненно важных для империи. Но всё можно будет исправить, если австрияки сохранят нейтралитет и император Франц Иосиф лично известит об этом своего венценосного брата русского императора Александра Второго.

Получив письмо, новый русский император безбоязненно двинет в Крым армию, стоящую в Польше. Французы и так уже будут готовы мириться, амбиции французского императора Наполеона Третьего были удовлетворены и он готов начать мирные переговоры.

С Англией было сложнее, но значительная часть общества не понимала смысла начавшейся войны, а после очень существенных военных потерь возникла антивоенная оппозиция даже в парламенте.

Но самым главным была позиция британских финансистов и промышленников. После отмены «хлебных законов» в 1846-ом году в Англии прошла таможенная реформа и фактически был установлен режим свободной торговли. Результатом стало резкое удешевление всех видов сырья и это дало поразительные и очень быстрые результаты.

В Англии к власти, по сути, окончательно пришла промышленно-спекулятивная буржуазия. Первые последствия этого господства промышленных капиталистов были поразительны. Промышленность ожила и с 1850-ого года начался неведомый ранее подъемом производства уже почти сделавший страну «мастерской мира». Вопрос радикального снижения пошлин на английские промышленные товары стал главной целью внешней политики Британии.

В Европе главным препятствием была Россия со своей традиционной промышленной протекционистской политикой. Николай Павлович со своими министрами справедливо полагали, что российская промышленность окажется неконкурентно способной, тем более что перед глазами были уже примеры Китая и Османской империи, подписавшие с Великобританией договоры о свободной торговле.

Могущественную британскую «партию войны» возглавлял лорд Пальмерстон. Он говорил, что «ограниченный конфликт с Россией заставит последнюю вести либеральную таможенную политику и присоединиться к принципам свободной торговли». Вдобавок еще и резонно утверждая, что война отлично стимулирует промышленное развитие и производство.

Была на острове и «партия мира» которая пыталась говорить, что Россия с её семидесятимиллионным население, что почти в три раза превышало население Великобритании, не столь слаба в промышленном отношении, в отличии от тех же Китая и особенно Османской империи и может в итоге стать злейшим врагом королевства. Я имел контакты с несколькими «товарищами» из этих кругов и разъяснил им, что реформы в далекой и непонятной им стране в ближайшие годы начнутся по-любому. Это приведет с бурному росту в Российской империи абсолютно всего и лучше «дружить домами», а не воевать.

Но «партия мира» была на самом деле чахленькая, малочисленная и совершенно беззубая. А вот если бы удалось подключить к этим полумаргиналам, я реально считал их именно такими, мощь Ротшильдов, то ситуация изменится радикально. Но увы и ах, пока у меня ничего не получалось, а время бежит и бежит.

Когда я зашел в гостиную, то на мгновение потерял дар речи, меня ожидали не только Лайонел со своим дядей Мозесом, но и возможно будущие премьер-министры Великобритании 19-ого века — Уильям Гладсон и Бенджамин Дизраэли. Хотя мне пока еще не удалось вмешаться в ход европейской истории, но череда событий в Америке и на Дальнем Востоке запущенная мною по другому пути, рано или поздно скажется на судьбах Европы и бабка еще на двое сказала по поводу их премьерств через -цать лет.

Начинали они свою политическую карьеру в одной лодке, в партии тори, но уже разошлись как в море корабли. В феврале 1852-ого года Дизраэли в результате партийных интриг получил пост в правительстве и роль лидера тори в нижней палате. Но внесённый им в палату бюджет показал, что в качестве министра финансов он не на своём месте.

После суровой критики Гладстона бюджет был отвергнут громадным большинством, уже в декабре кабинет подал в отставку и именно Гладсон заменил Дизраэли в кресле канцлера казначейства Соединенного Королевства. Сейчас он после падения очередного правительства только-только оставил этот пост, а Дизраэли уже несколько лет признанный лидер протекционистов в нижней палате парламента.

Пройдет еще немного времени, они станут непримиримыми политическими оппонентами и будут яростно критиковать друг друга в парламенте. Но сейчас, увидев в гостиной Ротшильда этих двух таких уже разных политиков, я почувствовал холодок восторга и чувства возможной победы.

Было неудивительно, что удалось достучаться до Гладстона, гуманиста с высокими честными взгляды на жизнь, всю жизнь искавшим верного ответа на вопросы, где истина и где справедливость. А вот на общение с Дизраэли я никак не рассчитывал, хотя если подумать, то и его появление было вполне закономерным.

Конечно он, как и все видные политики острова, исповедовал в своей политической деятельности два главных политических принципов Соединенного Королевства: «Британия превыше всего» и «У нас нет вечных союзников и у нас нет постоянных врагов, вечны и постоянны наши интересы». Сейчас, в 19-ом веке, можно быть кем угодно и вытворять незнамо что, но только в этих железобетонных рамках. У политика с другими принципами сейчас здесь просто нет никаких шансов.

Безродный и безпоместный британский выкрест Дизраэли прошел сложнейший путь к политическому Олимпу. Он конечно блестящий оратор и литератор, но на мой взгляд гадкий, безпринципный и подлый человек. Вся его политическая карьера это сплошное флюгерство, предательства и хождение по головам. Кстати и не только в политике, но и в жизни, чего стоит одна его история отношений с семьей Остинов. За такое в приличном обществе морду бьют, а на острове в парламент избирают.

Появление в гостиной Ротшильда этих столь разных политиков значило только одно: мне удалось убедить Мозеса Монтефиоре, мое предложение принято, в британской власти лед тоже тронулся и два видных парламентских деятеля прибыли на переговоры со мной. Осталась самая малость, на пальцах всё объяснить этим двум видным английским политикам.

Глава 2

Ужин прошел в настоящем чопорном английском стиле, практически молча, только несколько дежурных фраз о погоде и природе. Ближе к полуночи мы переместились в кабинет барона. В кабинет подали сигары, естественно напитки, шоколад и тонко нарезанные лимоны. Ротшильд знал, что я всем напиткам предпочитаю коньяк и виски, водки в моем понимании еще не было, а закусывать коньяк предпочитаю по-варварски, ломтиком лимона. Виски я тоже употреблял не по-английски, всегда наливая себе четвертную дозу, то есть сто грамм, а не двадцать пять.