Страница 30 из 46
Быстро нырнул на двадцатиметровую глубину — там на площадке лежали инструменты и ружье — и, не задерживаясь, спланировал вниз. Еще раньше я заметил небольшое скопление губок, которое располагалось заметно выше, чем сплошные заросли, — теперь я опустился прямо туда, глубина оказалась 42 метра. Нужно было действовать быстро, внизу я мог пробыть только 15 минут. Осторожно отделил от стены большой кувшин, еще и еще. Положить их было некуда. Пришлось одну губку прижать локтем, вторую надеть на левую руку, третью я взял в правую и, изловчившись, дал Пушкину сигнал подъема.
Саша тоже знал, что времени у меня немного, и тянул изо всех сил. Я стремительно несся вверх, пробивая головой тучи мелких пузырьков воздуха, выдохнутых несколько секунд назад. Казалось, я мчусь в скоростном лифте, не видя кругом ничего, кроме мелькания бесчисленных пузырей. Руки были заняты огромными губками, и я никак не мог подать сигнал замедлить подъем — пришлось бы выбросить губку. Наконец, не выпуская добычи, я захватил веревку рукой и дернул ее: рядом как раз появились смутные очертания двадцатиметровой ступени. По инерции поднялся еще немного, и всплытие прекратилось. Всплывать к лунке я не собирался и, положив губки, снова спланировал в глубину. На этот раз оторвал две большие губки и снова стремительно поднялся до двадцатиметровой глубины, теперь я был наготове и рванул веревку заранее. Оставалось решить, спускаться еще раз или нет; Пушкин не давал мне сигнала, значит, срок безопасности еще не истек, но ведь и на подъем губок наверх с глубины 20 метров понадобится много времени. Посмотрел на манометр — воздуха еще было много — и снова спустился вниз, сорвал еще две губки. Теперь я всплывал уже до самой поверхности, подъем опять был неприятно быстрым, я чувствовал себя беспомощным и больше всего опасался удариться головой об лед, так как, хотя вода и смягчает удар, это удовольствие небольшое. Все обошлось благополучно, но я всплыл слишком быстро, много быстрее, чем предусматривают правила, и, отдав губки, снова моментально нырнул вниз — это избавляло от опасности кессонной болезни. Потом пришлось еще трижды погружаться за губками, положенными на площадке, ружьем и инструментами, а в конце провести несколько минут на трехметровой глубине, делая выдержку, но все это было только долгим и неинтересным дополнением к захватывающему погружению в пучину. Впрочем, нам не удалось сохранить эти губки: они сушились в открытом помещении, там их обнаружили собаки, разорвали на куски и растащили по всему Мирному. Сразу после спуска мы этого, разумеется, предсказать не могли и были очень довольны.
Наши погружения еще на двух разрезах подошли к концу, почти незаметно для нас оказалось, что мы уже перевалили на вторую половину намеченного. Мы с грустью сознавали, что здесь, у острова Токарева, нам уже не придется спускаться, и места, где удалось ненадолго заглянуть в подводный мир, навсегда станут для нас недоступными. В последний день разборки почти не было, готовясь к перевозке, мы закрепили внутри балка оборудование и разбрелись по острову. Хотелось напоследок еще раз полюбоваться пингвинами, их симпатичными, почти черными пуховыми птенцами, всей их жизнью. Можно было подолгу смотреть, как взрослые птицы, смешно переваливаясь, разгуливают по колонии, как они, выполняя сложный ритуал, сменяют друг друга на гнезде и ковыляют к морю. Особенно забавно было кормление птенцов, когда птенец, вовсю вытягивая шею, засовывал свой клюв глубоко в глотку родителя, давясь, глотал полупереваренную пищу и, наконец, успокаивался и часто тут же засыпал.
Перевозить балок следовало рано утром, когда снег смерзался и покрывался твердой корой. В пять часов трактор, на котором мы сидели, ровно гудя мотором и оставляя на твердом насте лишь едва заметный след, уже шел к острову. Сказывалось приближение осени — было довольно холодно, около —10°, с материка дул пронизывающий ветер. Было изумительно красивое и ясное утро. Солнце еще не поднялось из-за горизонта, но все небо уже сияло необычайно нежным розовым светом, громады айсбергов отбрасывали яркие сине-лиловые тени. Высокая вершина острова Хасуэлл искрилась и сверкала в лучах солнца — скалы поднимаются над морем на сто метров и там солнце уже взошло. Мы любовались пейзажем, и я пожалел о том, что за работой мы почти не замечали всей красоты Антарктики: всегда занятые, в темных очках, мы редко обращали внимание на что-либо, не связанное с делом.
До балка добрались легко, все здесь было уже готово, вдвоем подцепили балок к трактору. Я залез внутрь, бросил последний взгляд на остров, на вездесущих пингвинов, которые окружили нас кольцом. Все затряслось, задергалось, запрыгало — трактор преодолевал неровный лед у берега.
Теперь балок был поставлен прямо в Мирном, на скалах у спуска на лед. Мы намеревались продолжать работу примерно в полукилометре от станции, у небольших камней, поднимавшихся из воды только в отлив. Совсем рядом с ними, в какой-нибудь сотне метров, начиналась гряда айсбергов, самых различных форм и размеров. Пока они стояли спокойно, скованные припайным льдом, но мы знали, что, как только лед сойдет, ледяные горы двинутся и медленно, одна за другой, поплывут мимо поселка в открытое море. Конечно, ходить к этому месту в скафандре было далеко и неудобно, но другого выхода не было. Погружения у самого Мирного, там, где доставали гидрологическую вертушку, решено было отложить на самый конец работ, уж туда-то можно добраться почти всегда. Новое место нужно было подготовить к спускам. Грузов, который незадолго до отъезда окончил курсы взрывников, должен был проявить свое искусство и проделать во льду лунку.
Глубина — пятьдесят метров
После обеда мы с Пушкиным погрузили на нарты взрывчатку, буры, инструмент, впряглись и вскоре были уже у скал. Грузов, по своему обыкновению, собирался очень долго: ему еще нужно было достать взрывмашинку, детонаторы и кабель. Самих скал не было видно, давлением торосов на них выжало огромную льдину, она висела высоко над водой и льдом, подпираемая камнями и глыбами льда. Вблизи лед был взломан и расколот, полыньи чередовались с трещинами и торосами. Делать лунку прямо среди колотого льда было опасно, льдины могли сдвинуться и сжать отверстие. Правда, у самых камней было небольшое пространство чистой воды, но там медленно плавали взад и вперед обломки льда и туда явно не стоило соваться.
Выбрались на ровный сплошной лед и начали сверлить отверстие. Бур, потрескивая, уходил вниз, лед подавался легко. Дыру пробурили без всякого труда, измерили глубину — 20 метров. Тут и решили рвать лунку. После удачного взрыва на острове Токарева мы считали, что теперь хорошо знаем, где, как, на какой глубине и сколько нужно закладывать взрывчатки, и поэтому, не дожидаясь Грузова, начали сверлить шпуры. Мы совсем не торопились, но успели закончить все, а Жени еще не было. Делать было нечего, решили промерить глубину со всех сторон камней.
Пробурили пять или шесть отверстий, нашли еще место с двадцатиметровой глубиной, а с другой стороны скал дна так и не достали. Грузова все не было, и мы начали уже обсуждать, не пойти ли познакомиться с тюленем, лежащим примерно в полукилометре от нас, но тут появился Женя с необычайно вдохновенным и деловым видом, весь увешанный взрывным снаряжением: мотками провода, сумкой с детонаторами и машинкой. Самостоятельно рвать Грузову предстояло в первый раз, и взрывная наука так и выпирала из него. Он точно соблюдал многочисленные правила: размотал провода на всю их трехсотметровую длину, заставил нас отойти к самому концу (на наш взгляд, за глаза хватило бы и трети этого расстояния) и стал священнодействовать, изготовляя заряды. Ждать пришлось долго, но наконец все было готово, Женя подключил машинку, повернул ручку и, к нашему удивлению, грянул самый что ни на есть настоящий взрыв. Подошли к лунке, она была взорвана, но как! На площади примерно 40 квадратных метров лед был раскрошен и расколот на куски, на десятки метров в стороны бежали трещины. Заряд явно был слишком велик, нетрудно было понять и причины этого: лед, как оказалось, состоял из длинных игольчатых кристаллов и был совсем не так прочен, как раньше. Приходилось признать, что наши познания по части взрывания лунок ничуть не больше, чем у всех остальных.