Страница 21 из 46
Потом чуть обозначились ледяные стенки лунки и черное отверстие, ведущее вниз, и я нырнул туда. Почти моментально оказался в сплошной тьме, лишь наверху слегка просвечивал толстый лед; вниз и в стороны распространялся мрак. Постепенно глаза приспосабливались к переходу от ослепительного сияния к скудному освещению подводного мира, и я начал различать, что нахожусь как бы между ногами ледяного великана: с обеих сторон уходили вниз ледяные колонны, покрытые сплошной шубой кристаллов. Колонны были около метра в диаметре и опускались метра на три ниже поверхности льда. Они казались гигантскими под водой, где все предметы кажутся увеличенными почти в полтора раза. Но вот глаза привыкли к сумраку, внизу чуть обозначились неясные контуры дна, которое находилось на глубине 20–22 метров. Нырнул вниз, перешел на планирование и, взметнув тончайшую пыль, коснулся скал на глубине 20 метров. Ближе к берегу дно поднималось пологими уступами, там было так темно, что ничего нельзя было различить. Наоборот, глубже делалось светлее, и, посмотрев наверх, на лед, я понял причину этого странного явления. У берега лед, покрытый сверху толстым слоем снега, был совершенно темным, лишь кое-где свет пробивался через хорошо видимые трещины. Дальше от берега лед делался прозрачным: снега там не было. Вода была исключительно чистой, далеко вверху, как луна в небе, сияла наша лунка; все же здесь было куда темнее, чем в тех местах, где мы погружались раньше.
На двадцатиметровой глубине я увидел большую, ровную, заселенную морскими ежами площадку. Решив погрузиться глубже, я подплыл к ее краю, Площадка стала круто уходить вниз, здесь ее, точно мох, покрывали заросли гидроидов, и вдруг резко оборвалась.
Дальше падала вглубь отвесная стена, на которой лишь много ниже был заметен небольшой уступ. Стал осторожно погружаться, стена была ровной и гладкой, не за что было даже ухватиться рукой. С глубиной животных делалось все больше и больше, казалось, они поднимаются сюда из пучины, рождавшей жизнь, и покрывают скалу сплошным ковром. Всюду торчали гигантские асцидии, виднелось множество зеленых шершавых губок. Из их тела выдавались желтые конусы — это были выводные сифоны, — другие губки имели лишь один крупный сифон, третьи, казалось, вообще не обладали определенной формой. Колонии губок имели самые причудливые очертания, цвета и размеры. Росли здесь и кораллы, изящные, в форме увитого нежными полипами стержня, горгонарии, огромные мягкие лиловые альционарии. Когда я собрал несколько образцов, сетка сразу стала тяжелой. Осторожно заглянул еще глубже. Передо мной открылось незабываемое зрелище: прямо в бездну уходила отвесная стена, казалось, что море не имеет дна, и здесь, совсем рядом, можно без труда опуститься на какую угодно глубину. Далеко внизу стену покрывали гигантские кувшины, но они были глубоко, видимо, на глубине около 50 метров. Кувшины, размером почти в человеческий рост, смутно белели на фоне черной воды. Это были или огромные губки, или асцидии, и хотя я знал, что подобные губки встречаются на больших глубинах и даже видел их во французском кинофильме «В мире безмолвия», но никогда не думал, что с ними придется встретиться в жизни. Очень хотелось тотчас же погрузиться вниз, но я подавил это желание: такое погружение трудно и опасно, к нему следует подготовиться заранее.
Потом, еще немного полюбовавшись бездной, повернулся и стал медленно подниматься. Попадалось много новых, интересных животных: крупная офиура с диском примерно в 5 сантиметров и подвижными, быстро шевелящимися лучами, новые морские звезды, кораллы, губки. Я снова поднялся на площадку и внимательно осмотрел ее. Кое-где в трещинах лежал черный песок, в него зарылись крупные двустворчатые моллюски с белой, отливавшей перламутром раковиной; рядом лежали хрупкие темно-коричневые морские гребешки и большие хищные морские звезды, которые явно были не прочь полакомиться моллюсками. В целом, однако, животных было немного, и это резко отличало площадку от только что осмотренной вертикальной стены.
Теперь глаза уже привыкли к полумраку и, продвинувшись к берегу, я стал различать отдельные чахлые кустики мягких кораллов. Потом стало совсем темно. На голых камнях лишь кое-где, в лучах пробивавшегося в трещины света, были видны редкие мелкие животные. Собирать пробы здесь предстояло в почти полной тьме, но все-таки хоть что-то можно было различить, а это давало возможность обойтись без электрического освещения. Погружение закончилось, план работ был ясен, можно было выходить наверх.
Первый день на новом месте был удачен и интересен. Мы собирались продолжить работу и в последний день 1965 года, но с утра задула пурга. Она не была особенно сильна и, вероятно, в любой другой день машины вышли бы на лед, но это было 31 декабря и, так или иначе, к нашему острову мы не попали. Вечером вся экспедиция собралась в кают-компании. Одежда была разнообразной — от праздничных костюмов, специально привезенных для подобных случаев, до повседневных кожаных курток. Большинство было радостно возбуждено предстоящей встречей Нового года. Употребление спиртных напитков в Антарктиде очень строго ограничено, и для некоторых это является серьезным лишением, а сейчас предстояло нарушить сухой закон — на столах стояло шампанское и водка. Наши повара тоже постарались к празднику. Однако мы с Пушкиным есть могли, сколько угодно, но не могли пить ни водку, ни даже шампанское — погружаться предполагали уже на следующее утро, а при погружениях, особенно в условиях Антарктиды, лучше не нарушать режим. Таким образом, наше участие в новогоднем празднике было почти символическим.
Уселись. Перед каждым лежал конверт с его фамилией, большинство соседей нашли там только что полученные праздничные телеграммы, в моем оказалась только напечатанная на машинке записка такого содержания: «Дорогой товарищ! Руководство экспедиции поздравляет Вас с Новым годом и надеется, что зимовка не покажется Вам слишком долгой». Все вместе не способствовало праздничному настроению: мысли были далеко от Антарктиды, дома, с семьей. Я не придаю значения поздравлениям, но получить только стандартное пожелание — впрочем, зимовка не входила в наши планы — было как-то не совсем приятно. Как потом выяснилось, телеграммы мои запоздали.
Следующий день был первым днем нового, 1966 года. Пурга, то усиливаясь, то ослабевая, продолжалась, временами видимость уменьшалась до нескольких метров, потом вновь становилось яснее. Картина была безрадостная, оставалось ждать. Такие дни довольно тягостны, и я, во всяком случае, переносил безделье хуже, чем тяжелую работу. Правда, в первый день с удовольствием отдыхаешь, но на второй день это уже не радует, браться за обработку материала тоже не хочется — ведь завтра пурга может утихнуть, снова начнутся погружения. Оторванность от семьи и дома остро ощущается в такое время: обычно работа заглушает подобные чувства. Помимо этого, очень неприятной оказывается невозможность сменить обстановку: здесь некуда пойти, кругом лед и снег. Острова далеко, на экскурсию туда нужно несколько часов, и даже для тех, кто в принципе может найти такую возможность, она выпадает очень редко. Те же, кто связан со сроками наблюдений, вообще не могут себе этого позволить. К тому же, хотя природа Антарктики очень интересна, экзотична, вызывает в человеке сильные чувства — она удивительно однообразна. Тот, кто видел три гнездовья пингвинов, видел их все — ничто не отличает их друг от друга. Многим не хватает привычной обстановки своей квартиры, комфорта, деревьев, леса. Зимовщик может обрадоваться, увидев на скалах клочки зеленоватого мха, в обычных условиях этот же человек наступит на него ногой, ничего не заметив. Конечно, огромное большинство работающих здесь успешно справляется со своим делом и не чувствует особенных лишений, но все-таки антарктическая специфика безусловно существует. Нам было легче, чем другим: кроме обычной природы Антарктики, перед нами был открыт неисчерпаемый и фантастический подводный мир, да и пробыть здесь предстояло всего несколько месяцев. И все же психологические трудности в Антарктике серьезнее, чем те, которые сразу бросаются в глаза — снег, холод, ветер, ослепительное солнце летом и темнота зимой.