Страница 72 из 88
Том рухнул на землю рядом с Сидом и заплакал. Он оплакивал себя, Сида и тысячи других, кого он знал и кто, должно быть, тоже погиб в этот день. Он думал о тысячах людей дома, ждущих тех, кто никогда не вернется, и о Молли, о своей Молли — такой красивой, светлой и чистой. Он вспоминал, как сияли ее смеющиеся глаза, когда она смотрела на него, как застенчиво она его целовала, и какой страстью сменилась потом эта застенчивость. Он думал о ребенке, о своем ребенке, которого она вынашивала, и о своем обещании жениться на ней. Они будут семьей — он, Молли и ребенок, настоящей семьей, и это будет его первая семья в жизни. Ради Молли и ребенка он должен напрячь все силы и выбраться отсюда. В кармане гимнастерки лежало разрешение на поездку в Альбер, в монастырь — его драгоценные сорок восемь часов отпуска. Сорок восемь часов, за которые они успеют пожениться, и Молли вернется в Англию, чтобы родить ребенка в безопасности, в доме своих родителей. Том знал, что он должен вернуться — в тыл, в монастырь, к Молли. Но едва эта мысль заставила его поднять голову, как он в приступе паники и отчаяния осознал, что его пропуск остался вместе с Сэмом Гордоном в воронке от снаряда. Чтобы согреть раненого, он накинул свою гимнастерку Сэму на плечи, а когда того стер с лица земли немецкий снаряд, то и гимнастерка, и разрешение на отпуск пропали вместе с ним. Драгоценное разрешение на отпуск, последнее письмо Молли, ее фотография — все это он носил в кармане, у сердца, а теперь ничего этого нет. Он испустил вопль ярости и отчаяния. Не будет никакого отпуска.
Молли! Теперь она была его целью и талисманом. Он не представлял, где находится его батальон и осталось ли от него еще что-нибудь. Единственным намерением Тома теперь было вернуться в безопасное место, в тыл. Он нужен Молли.
Вновь он заставил себя ползти назад по полю боя и, пока серые предвечерние сумерки сгущались в ночную темноту, понемногу отползал прочь от опасного места. Обстрел, кажется, стал стихать, хотя еще слышались отдельные выстрелы, а иногда — свист и грохот снаряда.
Наконец он подполз к краю траншеи — не стрелкового окопа, не жилого, а, скорее всего, хода сообщения или подкопа для поста подслушивания на ничейной земле, или какого-то временного укрытия для саперов. Это была всего-навсего узкая щель в земле, но Том с облегчением скользнул туда — теперь, пригнувшись, можно было двигаться дальше под ее прикрытием. Никого не было видно — никаких признаков жизни, никаких признаков смерти, вообще никаких признаков того, что здесь когда-то была хоть одна душа, только засохшая истоптанная грязь на дне. Пробираться по траншее было нелегко, однако Том теперь все же двигался быстрее, чем поверху. Он не имел представления, куда ведет этот путь, но ясно было, что куда-то ведет, и он шел, надеясь добраться до безопасного места. Но вскоре траншея кончилась — стала делаться все мельче и мельче, и под конец ему уже снова пришлось ползти по земле. Вокруг была темная летняя ночь, но в слабом свете звезд видна была безжизненность этого лунного ландшафта. Перед глазами была лишь плоская изуродованная земля, изрытая воронками и бороздами. Вокруг слышались звуки войны. Хотя грохот артиллерийских орудий стал прерывистым, темноту все еще время от времени прорезывал стрекот пулеметов с обеих сторон и одиночные грозные выстрелы снайперов; и сквозь все это доносились голоса людей, стоны и крики, а еще какая-то возня и шорох — словно крысы бегали по окопам.
«Я должен вернуться к своим», — в отчаянии подумал Том. Но куда идти? Он осторожно пробирался сквозь темноту, очень медленно, огибая воронки от снарядов, переползая через какие-то искореженные обломки, — туда, где, по его догадкам, должны были находиться британские позиции. Время от времени небо озарялось вспышкой, и она долго не гасла, освещая землю во всех ужасающих подробностях. Всякий раз Том замирал неподвижно, лицом вниз, так же, как многие другие вокруг — те, кому уже не суждено было подняться, — пока милосердная тьма вновь не опускалась над ним, и тогда он опять начал ползти вперед.
Внезапно он услышал тихие голоса поблизости, в каких-нибудь нескольких ярдах. Он снова замер, пытаясь расслышать, на каком языке говорят. Очевидно, это были санитары с носилками, вышедшие в нейтральную зону искать раненых, но с чьей стороны? Резкий, тут же захлебнувшийся вскрик: «О, господи!» не оставил сомнений, что это англичане, и Том пополз к ним по изрытой оспинами земле.
— Кто тут? — прозвучал сквозь тьму резкий окрик. — Кто идет? Я тебя слышу. Покажись.
Том именно это и намеревался сделать, когда раздался свист и грохот: снаряд упал на землю и разорвался совсем рядом, оглушив их, и в ушах снова зазвенело. Том потряс головой, пытаясь вытряхнуть этот звон, и услышал все тот же хриплый голос:
— Ну-ка, приятель, давай-ка вытащим тебя отсюда.
Послышалась какая-то возня, кряхтение и тяжелый стон — раненого бросили на носилки, и тут все вокруг залило светом сигнальной ракеты, разорвавшейся над вражескими позициями. Том увидел, как санитары взялись за ручки носилок и, пригнувшись, поспешили прочь от него, огибая зигзагами воронки и спотыкаясь об обломки железа, преграждавшие путь к безопасным британским позициям. Том двинулся за ними, тоже пригнувшись — к иллюзорной безопасности снарядной воронки. Нырнув в это убежище, он услышал хриплый полос, явно идущий из пересохшего горла, и в свете еще не погасшей ракеты разглядел в каких-то нескольких дюймах белое лицо, смотрящее на него.
— Помоги-ка, дружище, — спокойно проговорил голос.
Одно это спокойствие заставило Тома остановиться. Он протянул руку и получил в ответ усталую усмешку.
— Рад, что ты заглянул, — протяжно проговорил голос. — Не могу выбраться из этой чертовой ямы, ноги не действуют. — Голос на мгновение дрогнул, и его владелец добавил: — Воды у тебя нет?
Том наконец обрел дар речи.
— Нет, извини, воды нет. Но я дотащу тебя до перевязочной. Сильно плохи дела?
— Ноги сломаны, — был ответ, и лишь легкая дрожь в голосе выдавала, чего стоит раненому эта сдержанность. — Обе ни к черту.
На мгновение в сознании Тома всплыло видение Сэма Гордона, кровь, хлещущая из его оторванной ноги, но он усилием воли выбросил его из головы. У этого человека раны наверняка не такие страшные, иначе он был бы уже мертв.
— Стоять совсем не можешь? — спросил Том.
— Вряд ли, но попробую.
— А звать тебя как? — спросил Том, опускаясь на колени рядом с раненым и готовясь поднять его.
— Джимми Кардл… к вашим услугам! — Джимми резко втянул в себя воздух: это движение потревожило его раненые ноги.
— Что ж, Джимми, держись за меня, я тебя дотащу домой.
Том обхватил Джимми и поднял его над краем воронки. Раздался стон мучительной боли, и Том почувствовал, как Джимми обмяк, потеряв сознание.
«Так даже лучше», — подумал Том, выкарабкиваясь из воронки рядом с ним. Тьма висела над полем, но пушки все не умолкали. Стараясь не прислушиваться к пулеметным очередям, Том взвалил бесчувственного раненого на плечо, так что его ноги теперь бесполезно болтались в воздухе, и неуклюже заковылял в том направлении, куда ушла команда санитаров несколько минут назад.
Идти по искореженной нейтральной полосе было нелегко. Джимми был парень рослый и тяжелый, земля под ногами ненадежная, но, когда глаза снова привыкли к темноте, Том различил впереди передовую линию траншей. Подойдя ближе, он увидел, как еще одна санитарная команда выбирается из окопа, чтобы идти на поиски раненых. Раздался стрекот пулемета и ружейные выстрелы — санитары, не успев шагнуть вперед, рухнули бесформенной грудой и остались лежать неподвижно. Перепуганный Том упал на землю, а Джимми — к счастью, все еще не пришедший в себя, — на него. Том ждал, что его вот-вот прошьет новая очередь, но тут очереди раздались уже с британских позиций, и Том, воспользовавшись этим прикрытием, пополз к своим, волоча за собой Джимми Кардла — его переломанные ноги подскакивали на кочках. Добравшись до окопа, Том крикнул: