Алиби Алисы

Я удаляюсь в кухню, чтобы протереть столешницу и сложить кульки, и замечаю, что он снова смотрит на счастливое лицо Тессы, взятое с ее страницы в «Фейсбуке». Мне хочется верить его словам, но теперь я вижу, что он и сам не уверен в них. Это видно по его глазам.

— Я знаю, что раньше часто лгала, — говорю я.

— Ты и сейчас все время лжешь, — говорит он, складывая газету и возвращаясь к своему чаю. — Ты выросла во лжи. Твоя придумка с раком — это только вершина айсберга.

— Но я ведь не лгу, говоря о странных телефонных звонках, каталоге гробов и моем ощущении, что за мной все время следят. А вот теперь еще и Тесса Шарп. Никакая краска в мире не может скрыть того факта, что я рыжая. И у меня тоже голубые глаза. Они искали меня. — Я опираюсь на стиральную машину. — Скантс, я хочу домой.

Его кислая улыбка полностью исчезает.

— Ты и так дома.

— Это не дом. Моим домом был наш с Фой замок.

Я смотрю на него и вижу, что он пытается незаметно налить в чай виски из фляжки, которую достал из внутреннего кармана пальто. Поняв, что я заметила это, Скантс молча кладет фляжку в карман и делает вид, что разглядывает мои вещи, развешанные на сушилке.

— Вешай лучше снаружи. Это никуда не годится — сушить белье в квартире.

— Я хочу домой, Скантс.

Он со стуком ставит кружку на журнальный столик, подходит к сушилке и, ни слова не говоря, начинает сваливать стирку в неряшливую кучу на диване.

— Ты собираешься все перегладить? А утюг у тебя есть? Если нет, я уверен, что они выделят на него деньги.

— Я хочу, чтобы мне вернули мое прежнее имя.

— Я могу одолжить тебе утюг, пока ты не купишь свой.

— Я была счастлива, когда меня звали тем именем. Я ведь ничего не забыла. Прошло не так много времени. Только тогда я и была счастлива. Я хочу все вернуть обратно.

Скантс не смотрит в мою сторону. Я вижу, что он сердится все сильнее, потому что, покончив с вещами, принимается аккуратно складывать коробочки с дисками, разбросанные на полу перед телевизором.

Я стою у стола, прижимая теплую головку Эмили к своей шее.

— Во время вчерашней утренней программы кто-то из телезрителей позвонил с вопросом о том, как иногда полезно возвращаться назад в…

В следующее мгновение я вижу направленный на меня палец Скантса.

— Я больше не хочу об этом говорить! Ты слышишь меня? — Комната наполняется парами виски. Мы оба знаем об этом, но, похоже, ему уже все равно. — Ты же знаешь, что правда открывает врата опасности. Ты ведь не была в Карю, нет?

— Нет. Клянусь.

— Имей в виду, если ты покажешься там — все кончено. Они заберут у тебя и эту квартиру, и кнопку экстренного вызова, и больше ничего и никогда не дадут:

— Я знаю об этом. Ты постоянно напоминаешь. Но, может быть, можно…

— Твое имя Джоан Элизабет Хейнс, и точка.

— Я все время забываю об этом, — говорю я, целуя головку Эмили.

— Это потому, что ты все время меняешь роли, — он укоризненно качает головой и смотрит на Эмили. — А что с ней?

— Это моя дочь.

— Это кукла.

У меня перехватывает дыхание, и я покрепче прижимаю Эмили к себе. Раньше он никогда этого не говорил. Знал, но не говорил. Ведь ему известно, как мне больно слышать эти слова.

Я приглаживаю губами пушистые волосики у нее на голове, но она уже не кажется мне такой теплой. И от нее пахнет — сладковатым запахом новой пластмассы.

— Не говори о ней так. Это моя дочь.

— С каких это пор «Амазон» отправляет по почте детей? Мне надоело притворяться. Ты должна сосредоточиться на Джоан и забыть обо всех остальных ролях. Полностью погрузись в Джоан, пока не забудешь все остальное. Ты родилась в Ливерпуле. В следующем апреле тебе исполняется двадцать девять.

— Но ведь я родилась в сочельник.

— У тебя три брата: один работает системным аналитиком и переехал в Брисбен, другой где-то в Дубае, а третий готовится стать адвокатом в Йорке. Твои родители погибли в автокатастрофе во время поездки на Крит десять лет назад.

— Неправда.

— Ты пошла в художественное училище, но бросила. Провела год в Индии, работала с сиротами в Камбодже, а потом поселилась здесь, потому что с этим местом у тебя связаны приятные детские воспоминания. Ты работаешь горничной в «Лалике», чтобы снова скопить денег на путешествия. Все. Вот это — ты.

Я покачиваю Эмили, прижимая ее к плечу.

— Единственной правдой во всем этом является то, что я работаю в «Лалике». Единственной.

— Да что за хрен! — шумно выдыхает он. — Ты согласилась на это после Скарборо. «Только уберите их от меня и дайте пожить нормальной жизнью». Разве это не твои слова?

Он подходит ко мне, вырывает Эмили у меня из рук и бросает ее на диван лицом вниз. Она не плачет. Или мне просто не слышно?

— Ты — последний мерзавец.

— А ты — взрослая женщина. Так что веди себя соответственно. Тебе кажется, что у тебя проблемы? Выйди на улицу, скажи, как тебя зовут, и ты увидишь, что произойдет. Упомяни свое имя и адрес в «Твиттере», и я гарантирую, что через неделю ты будешь мертва.

— Не говори так. — Слеза скатывается вниз по моему носу. — Ты ведь сам сказал, что никакой угрозы нет. Иногда я думаю, что лучше мне умереть — по крайней мере, не нужно будет все время бояться.

Он бросает взгляд на Эмили, а потом на часы.

— Блин. Мне пора возвращаться. У меня совещание.

— А ты скоро придешь снова?

— Не знаю. — Этот его ответ беспокоит меня. Обычно он хоть как-то намекает на то, когда мы увидимся в следующий раз. Дойдя до двери, он оборачивается. — Сделай мне одолжение, не ходи больше никуда с куклой.

— Почему?

— Ты привлекаешь к себе внимание. Скажи, что ее забрал к себе отец.

— Я не могу этого сделать. О ней знает слишком много людей.

— Тогда скажи им, что она умерла!

Он знает, что зашел слишком далеко. Я поднимаю Эмили с дивана и зарываюсь лицом в ее холодную пластмассовую шею. Все вокруг меня рушится.

— Почему ты сегодня такой ужасный?

Я не смотрю в его сторону, только слышу, как дверь открывается.

— Я разузнаю про Тессу Шарп, хорошо? Так и быть, сделаю это для тебя. Только, пожалуйста, перестань морочить мне голову с переменой имени. Позвоню через несколько дней.

— А что мне делать пока?

— Иди на работу и встраивайся, — он с отвращением смотрит на Эмили. — И перестань, наконец, всем врать.

Я достаю из-под панциря бронзовой черепашки, стоящей на журнальном столике, несколько мятных леденцов и протягиваю их Скантсу.

— Погрызи перед совещанием. От тебя разит.

Глава седьмая

Все утро слова Скантса чирикают в моей голове, как пташки, пытающиеся разбудить Золушку. Ты должна сосредоточиться на Джоан и забыть обо всех остальных ролях. Полностью погрузись в Джоан, пока не забудешь все остальное.

Родилась в Ливерпуле двадцать девять лет назад.

Три брата. Один в Брисбене. Системный аналитик. Другой в Дубае, и еще один — адвокату в Йорке. Родители погибли на Крите десять лет назад. Стивен и… Ну вот, я не могу даже запомнить имя моей мнимой матери.

Училась в киношколе, нет, в художественном училище. Бросила. Провела год в Индии. Работала в приюте где-то там еще. Вернулась обратно, но снова хочу путешествовать, поэтому коплю деньги, работая в «Лалике».

И все это совершеннейшая ложь, абсолютно несравнимая с теми невинными сказками, которые я рассказываю незнакомцам. Ну, говорю в парикмахерской о своем красавце муже и детях людям, которых больше никогда не увижу. Ну, рассказываю продавцу пончиков о моих несуществующих романах. Но это — как в игре «Хочешь — верь, хочешь — не верь», в которую мы любили играть с Фой. А тут ведь речь идет о моем свидетельстве о рождении, паспорте, работе. Меня тошнит от всего этого с тех самых пор, как я стала Мелани Смит, которая работала в «Макдоналдсе», чья сестра жила в Бернли, а родители уехали за границу. Я так больше не могу. Джоан Хейнс навевает на меня тоску, постоянно напоминая, кем мне не позволено быть: