Страница 132 из 136
Приведем еще один пример. «Маркс, – пишет М. Рюбель, – пришел к пролетарскому движению через этическое призвание. Он не пришел к социализму „научно“, изучив и осмыслив в течение длительного времени материальные и исторические условия и возможности социалистической революции» (55; 114). Это утверждение, несмотря на подчеркивание нравственных побудительных мотивов теоретической и практической деятельности Маркса, явно извращает существо марксизма как учения, которое-де сначала вынесло смертный приговор капитализму и лишь затем занялось его обоснованием. Рюбель отрицает научный характер марксизма на том основании, что Маркс и Энгельс выступали против капиталистического строя еще до того, как они экономически доказали неизбежность социализма. Но дело обстояло совсем не так просто, как это представляется Рюбелю и его единомышленникам.
Произведения зрелого марксизма отнюдь не являются обоснованием той в известной мере морализирующей критики капитализма, которая имеет место в некоторых ранних работах Маркса и Энгельса[227]. Такая критика буржуазного общества была окончательно преодолена Марксом и Энгельсом уже в «Немецкой идеологии». Последующее развитие марксизма, органически связанное с самым скрупулезным исследованием экономических законов развития капиталистического способа производства, означало дальнейшее углубление научного обоснования неизбежности социалистического переустройства общества. Маркс, указывает В.И. Ленин, в отличие от утопических социалистов, считал совершенно недостаточным ограничиваться критикой, осуждением капитализма. Он «дал научное объяснение ему, сведя этот современный строй, различный в разных европейских и неевропейских государствах, к общей основе – к капиталистической общественной формации, законы функционирования и развития которой он подверг объективному анализу (он показал необходимость эксплуатации при этом строе)» (4, 1; 157). Не трудно понять, что некоторые недостатки утопического социализма в известной степени относятся и к тем ранним произведениям Маркса и Энгельса, в которых социалистическое отрицание капитализма еще обосновывается не столько экономическими, сколько антропологическими и этическими аргументами, в том числе и ссылками на противоречие между природой человека и капиталистическим строем. Следовательно, произведения зрелого марксизма следует оценивать не только как продолжение ранних работ Маркса и Энгельса, но и как отказ от определенного круга характерных для них идей.
М. Рюбель, как и некоторые другие критики марксизма, приписывающие его основоположникам предвзятые исходные установки, якобы предопределившие направление их исследований и их конечные результаты, явно не считается с тем, что отправной пункт исторического процесса формирования марксизма – гуманистический протест против порабощения и угнетения человеческой личности – представляет собой важнейший итог развития прогрессивной мысли домарксовской эпохи[228]. Не случайно Маркс в своем гимназическом сочинении, т.е. в период, предшествующий началу формирования диалектико-материалистического мировоззрения, заявляет, что призвание человека заключается в том, чтобы «облагородить человечество и самого себя». Однако уже в 1841 г. революционно-демократическая позиция Маркса позволяет ему по-новому сформулировать гуманистическое кредо прогрессивной философии: война не только против небесных, но и против земных богов, уничтожение порождающих материальную и духовную нищету антидемократических социальных порядков.
Когда в конце 30-х годов Маркс и Энгельс включаются в младогегельянское движение, они видят в философии теорию разумного переустройства общества. Философия, полагают они, несовместима с религией, поскольку разум, аутентичным выражением которого призвана быть философия, есть отрицание неразумия. Однако идеализм тогда представлялся им действительной антитезой фантастических религиозных представлений.
Считая господствующие формы социального устройства неразумными, поскольку они санкционируют материальную и духовную нищету, Маркс и Энгельс ставят вопрос об источниках этого неразумия, которое представляется им противоречащим разумной природе человека. Младогегельянцы сводили причины социального зла к господству религии. В отличие от них Маркс и Энгельс приходят к выводу, что сведение всего социального зла к господству извращенного сознания ничего не объясняет. Не есть ли религия, как и всякое извращение сознания вообще, порождение извращенной социальной реальности? Вопрос, таким образом, перемещается в новую плоскость: речь уже идет о причинах существования извращенного сознания, которые находятся вне сознания, независимо от него. Философия Гегеля не ставит этого вопроса. Материалистическое учение Фейербаха обосновывает необходимость преодоления религиозного отчуждения личности, которое характеризуется как основная форма человеческого рабства. Маркс и Энгельс, открыв основу отчуждения в экономических отношениях (отчужденный труд), доказывают необходимость привести эти отношения в соответствие с разумной природой человека, которая вначале истолковывается антропологически, но далее уже определяется как совокупность исторически изменяющихся общественных отношений. Эта новая постановка вопроса о природе, о сущности человека означает решительный разрыв с философской антропологией. Речь идет теперь уже не о том, чтобы согласовать экономические отношения с человеческой природой: задача «человеческой эмансипации», которую обосновывает Маркс, расшифровывается как уничтожение частнособственнического общества и преобразование общественных отношений на базе общественной собственности.
Философия издавна провозглашала задачу гуманизации человеческой личности и общества, причем эта задача обычно сводилась к нравственному совершенствованию человека. Философия мнимо возвышалась над жизнью общества, которую она рассматривала как чуждую философии (и тем самым разуму) действительность. Маркс выступает против этой иллюзии, свидетельствующей о том, что философия, как и религия, является отчужденным сознанием. Философия, следовательно, разумна не тогда, когда она в сознании философствующего индивида возвышается над страданиями людей и их борьбой. Она становится действительным разумом благодаря своему участию в действительной борьбе за разумное переустройство общества. Но что значит перестроить общество на разумных началах? К какой общественной силе должна обратиться философия, поскольку сама она, как и сознание вообще, не может преобразовать материальные условия жизни людей и воплотить в жизнь выработанные ею гуманистические идеалы? Решение этих вопросов Маркс и Энгельс находят путем критического анализа английской политической экономии и французского утопического социализма. Критика политической экономии перерастает в позитивное исследование капиталистической действительности, предваряя тем самым ответ на вопрос: что образует основу господствующего социального зла, что подлежит революционному уничтожению?
Утопический социализм впервые поставил вопрос о новом общественном строе, преодолевающем коренные пороки капитализма. Значение этой инициативы для принципиально новой постановки вопроса о смысле и назначении философии совершенно очевидно.
Когда Маркс и Энгельс, отправляясь от учения Гегеля, истолковываемого в духе его левых последователей, начали обосновывать необходимость превращения философии в теорию освободительной борьбы, они были еще далеки от вопросов, поставленных английской классической политической экономией и утопическим социализмом. К этим учениям они обратились, поскольку этого требовала защита экономических интересов «политически и социально обездоленной массы». И здесь, следовательно, партийная позиция Маркса и Энгельса направляет (но, конечно, не предопределяет) их теоретические интересы, способствуя переходу от абстрактно-философской к конкретной социальной постановке великой гуманистической задачи. Но это означало отрицание философии в традиционном смысле слова, ее превращение в мировоззренческую основу освободительного движения трудящихся.
227
Следует, однако, подчеркнуть, что уже на втором этапе формирования марксизма, т.е. в процессе обоснования его отправных положений, происходит преодоление морализирующей критики капитализма. Так, в «Святом семействе» Маркс и Энгельс говорят об учении Б. Мандевиля: «Он доказывает, что в современном обществе пороки необходимы и полезны. Это отнюдь не было апологией современного общества» (1, 2; 146). Эта материалистическая постановка вопроса является прямым указанием на бессилие морализирующей критики капитализма.
228
Это обстоятельство подчеркивает Э. Фромм, указывающий, что философия Маркса «коренится в гуманистической философской традиции Запада, которая восходит от Спинозы через французское и немецкое просвещение восемнадцатого века к Гёте и Гегелю и внутреннюю сущность которой составляет забота о человеке и об осуществлении его возможностей» (37; 5). Но Фромм, истолковывая гуманистическую традицию и ее научное развитие в учении марксизма в духе философской антропологии, отрицает тем самым принципиальное отличие марксистской философии от предшествующего философского гуманизма. «Если хотят, – говорит он, – избежать двусмысленности, присущей словам „материалистическое“ и „экономическое“, то Марксово понимание истории могло бы быть названо ее антропологической интерпретацией» (37; 23). Между тем одним из важнейших элементов марксистского революционного переворота в философии является позитивное, диалектическое отрицание философского антропологизма.