Черный цветок

– Чего это я боюсь-то? – Есеня пожал плечами.

– Ну те батька и всыплет за золотой! – кивнул Звяга.

– Че, в первый раз, что ли? – хмыкнул Есеня и повернул к дому, – подумаешь!

В их троице главным, несомненно, следовало считать Звягу. И хотя Есеня казался со стороны заводилой, на самом деле Звяга просто не выпячивал себя вперед. Он был старше Есени почти на год, и в жизни разбирался гораздо лучше.

Конечно, домой идти вовсе не хотелось. Никакой вины за собой Есеня не чувствовал, но отцу ведь этого не объяснишь. Но раз кто-то считает, что он боится отцовского гнева, то кабак придется отложить.

– Ты чокнутый, – Звяга сплюнул на пыльную мостовую, – какого рожна ты ей золотой-то отдал? Щас бы уже в кабаке сидели, а теперь дождешься тебя, как же!

– Не твое дело. Захотел и отдал, – ответил Есеня, – а вообще, можете и подождать – у вас-то, небось, своих денег сегодня нету.

– Подождем, подождем, не боись. Я вот нарочно у ворот встану, послушаю, как ты у батьки будешь прощения просить.

– Когда это я у него прощения просил? – Есеня вскинул голову.

– А что, никогда не просил?

– Никогда! – Есеня презрительно скривился.

– Ври больше! – расхохотался Сухан.

Есеня обиделся и пошел быстрее. Он на самом деле никогда не просил у отца ни прощения, ни пощады, когда тот драл его всем, что попадалось под руку – зачем доставлять ему удовольствие? Еще лет в десять он понял, что отца его молчание выводит из себя, и получал от этого злорадное, извращенное наслаждение, отлично зная, что жалобным криком мог бы и смягчить суровое родительское сердце.

Пока друзья смотрели ему в спину, Есеня шел быстро, гордо расправив крепкие мальчишеские плечи, но как только калитка за ним захлопнулась, решительности у него немного поубавилось. Да из-за золотого отец взбесится так, что, чего доброго, и вовсе его убьет.

– Ну, – услышал он голос отца из конюшни, – чего ты там встал? Давай быстро, я тебя давно жду!

Услышал, наверное, как хлопнула калитка... Ничего не поделаешь, Есеня почувствовал, как дрогнули колени, и зашел в конюшню. Отец чистил Серка – собирался куда-то ехать, не иначе.

– Ну? – снова поторопил отец.

Есеня не спеша снял с шеи кошелек и вытряхнул на ладонь четыре серебряника – медяки он давно припрятал поглубже. Отец похлопал коня по шее, постучал скребком по стене, отложил его на полку и вышел из денника, вытирая руки об штаны. Есеня молча протянул ему деньги, стараясь, чтобы лицо выражало исключительно презрение к происходящему, а не волнение или страх.

– Эй, а где золотой? – вполне миролюбиво спросил отец.

– Потерял, – Есеня пожал плечами.

Пару секунд отец хлопал глазами, не вполне осознав, что ему только что ответил сын, потом лицо его вытянулось от обиды и удивления, он не удержался и растеряно спросил:

– Как это «потерял»?

– Очень просто. Потерял и все, – Есеня презрительно скривился.

– Ты что говоришь? Ты... оставь свои дурацкие шутки! Быстро давай сюда деньги! – лицо отца перестало быть удивленным, и постепенно наливалось кровью.

– Да говорю же – потерял, нету у меня больше ничего, – хмыкнул Есеня как можно более равнодушно.

– Ты соображаешь? Ты сам понимаешь, что делаешь? Где золотой, я тебя спрашиваю? Куда ты мог истратить такие деньги?

– Говорю же – потерял.

Отец сгреб воротник Есени своей могучей пятерней, прижал его к стене и зашипел прямо в лицо, брызгая слюной и вытаращив покрасневшие глаза:

– Ах ты змееныш! Мало того, что ты лентяй и неумеха, мало того, что ты родителей ни во что не ставишь, ты еще деньги у меня воровать будешь?

Есеня решил промолчать.

– Ты представляешь, сколько это денег? Ты понимаешь, что нам две недели придется жить впроголодь? Твоей матери и твоим сестрам! Я бьюсь с утра до ночи, а ты будешь гулять где-то целыми днями, а потом таскать у меня деньги? Так что ли? Мать каждый медяк бережет, выгадывает, как отложить хоть немного на будущее, а ты мне говоришь, что потерял золотой?

С этим Есеня не мог не согласиться – они оба, и отец, и мать, были помешаны на деньгах, и успели отложить на будущее столько, что не стоило и беспокоится: десяток накопленных золотых он считал сказочным богатством. Рука отца между тем потянулась к стене, где висели вожжи, и Есеня презрительно сощурил глаза – он ничего другого и не ожидал.

– Убью щенка паршивого! – отец толкнул его на пол – силищу он имел необыкновенную, Есеня же, хоть и был крепким пареньком, но с отцом сравниться не мог. Поэтому растянулся посреди конюшни и поспешил отползти и забраться в угол, пока отец наматывал вожжи на руку.

Поначалу он еще отбивался руками от узких, тяжелых ремней, но быстро спрятал голову в коленях и обхватил руками ребра – отец всегда бил так, словно хотел вышибить из него дух, и не особенно заботился о том, куда попадает. Серко, услышав свист вожжей, забился в деннике и жалобно заржал – ему было страшно. Есене тоже. Страшно и очень больно. Он стискивал зубы и сжимался в комок все тесней. Это просто надо пережить, перетерпеть... Серко стучался об стены денника так упорно, и ржал так надрывно, словно это его хлестали вожжами, а не Есеню.

На шум скоро прибежала мама, и, как всегда, не посмела приблизиться – когда-то, когда Есеня был еще маленьким, отец оттолкнул ее в сторону, и она сломала ключицу. Теперь она сама боялась попасть мужу под горячую руку.

– Жмур, не надо так, не надо! – кричала мама, – Ты глаз ему выхлестнешь! Ты убьешь ребенка!

– Убью, точно убью когда-нибудь, – приговаривал отец.

– Пожалуйста, Жмур, перестань! Хватит, я прошу тебя, хватит!

– Мало! Сколько не бью – все мало! Сволочь. Паршивец.

Есеня закусил губу – лучше бы мама не приходила, отец от ее слов злился только сильней, и сильнее бил, и терпеть это стало почти невозможно. Отцу бы уже надоело, если бы не ее уговоры. На этот раз он, похоже, вообще никогда не остановится. Впрочем, так Есене казалось всегда.

– Жмур, хватит! – мама расплакалась, – я умоляю, не надо больше, Жмур!

– Я его научу, поганца!

Предательские слезы комом встали в горле – Есеня больше не мог терпеть. Он выдохнул и задержал дыхание, чтобы не вскрикнуть, но не мог не вздрагивать от каждого удара, все тесней прижимаясь к стене. Его затошнило, и поплыла голова, когда отец отбросил вожжи в сторону и, оттолкнув маму, вышел вон, шепча под нос ругательства.

– Есенюшка, – мама склонилась над ним и осторожно тронула его за плечо пальцем. От ее легкого прикосновения по телу пробежала дрожь, – сынок, ты живой?

– Живой, живой... – проворчал Есеня, с трудом освободив закушенную губу.

– Сыночка, что ж ты опять наделал-то?

– Ничего. Золотой потерял, – Есеня не решался поднять голову и очень хотел перестать дрожать.

– Как? – тупо спросила мама и убрала руку.

– А вот так, – от злости ему захотелось рассмеяться – деньги она, похоже, жалела сильней, чем сына.

– Как же так... Целый золотой?

– Не, половинку тока, – Есеня усмехнулся и пошевелился – ух, как это было больно!

Отец прошелся по двору туда-обратно – его тяжелые шаги и ругательства слышались и в конюшне. Видно, что-то пришло ему в голову, потому что он быстро вернулся, отпихнул в сторону мать и ухватил Есеню за шиворот. Признаться, Есеня испугался чуть не до слез – вдруг отцу захочется всыпать ему еще немного? Но отец поднял его на ноги и потащил во двор, к калитке.

– Убирайся с глаз моих! Ищи деньги где хочешь! И пока не найдешь, не смей возвращаться!

Он распахнул калитку и швырнул Есеню вперед, к ногам Сухана и Звяги, которые и вправду никуда не ушли – то ли подслушивали, то ли надеялись на пиво. Есеня проехался носом по твердой пыльной дороге, а оба товарища дружно расхохотались. Да, что и говорить – выход получился блистательный. Калитка захлопнулась, Есеня вдохнул пыль, с трудом поднял голову и хохотнул, надеясь встать на ноги так, чтобы ребята не заметили, как ему больно шевелиться. Надо сказать, удалось ему это блестяще. Он залез в потайной карман, своими руками пришитый к штанам, негнущимися дрожащими пальцами вынул звонкие монетки и подкинул их на ладони.