Граф в поезде

Проглотив волну неожиданного страдания, он позволил себе задать еще один вопрос, горящий внутри него весь последний год.

— Вы часто их видите, Лорелию и Эша?

— Все время. Она мой самый близкий друг, и чем больше я нахожусь в его компании, тем больше мне нравится Эш».

— И… — Он нарисовал маленькие круги вокруг ее костяшек пальцами. — У них все хорошо?

— Они отвратительно счастливы.

Он был рад это слышать. Действительно.

— Почему ты не с ними? Скоро будет Рождество.

Она поерзала, как будто вопрос заставил ее чувствовать себя некомфортно.

— Они молодожены, и я хотела, чтобы они приспособились к совместной жизни, чтобы я не была темной тучей над их счастьем. Напоминая им о том, как все развалилось изначально.

—Лорелея боролась за тебя. Она обожает тебя. А Грач – Эш – привык, что есть люди, о которых нужно заботиться. Он был бы не против, чтобы вы укрылись под его крышей, под его крылом. Я знаю его хорошо.

— Я верю тебе, но я ушела и по эгоистичным причинам. Когда два человека так переплетены, быть аутсайдером почти жестоко, и мне хотелось немного пространства от Саутборна. Я так долго была там узницей, что очень мало видела мир. Я хотела путешествовать, проектировать и шить свои платья и влюбляться в другие места мира. Видеть прекрасных женщин любой формы, цвета и культуры. Найти текстиль, изготовленный в зарубежных и интересных местах. Найти другие увлечения…

— Других мужчин?

Она усмехнулась.

— Мне очень мало пользы от других мужчин. Последнее, о чем я думала, — это ограничиться другим мужем. У меня достаточно денег, чтобы прожить остаток жизни, если я буду бережливым, а мои творения — прекрасное дополнение к моему доходу.

— Очень независимо.

Поднявшись на локоть, она нахмурилась, глядя на него.

— Не будь жестоким.

— Я серьезно,— он протянул руку и провел пальцами по шелковому водопаду, который он сделал из ее волос. — Я восхищаюсь вашими амбициями. Я не виню тебя за желание остаться свободной. Я всегда жил именно так и сейчас более чем когда-либо осознаю, какая это привилегия. Именно поэтому я в первую очередь присоединился к Грачу. Почему, эта часть моей жизни была так важна для меня.

Его ответ, казалось, успокоил ее, но затем она посмотрела на него с неприкрытым размышлением.

— Тогда почему ты его предал?

Ten

Вероника внезапно испугалась, что правда вытеснит ее из его объятий.

Она этого не хотела. Еще пока нет.

Что заставляло ее прижиматься к нему, так это уверенность, которую она чувствовала, что он скажет ей правду. Ей предстояло узнать, что Себастьян Монкрифф был многим, но не лжецом.

Даже, если эта честность была жестокой, как это часто бывает с правдой.

В наступившей, после ее вопроса, многозначительной тишине она воспользовалась моментом, чтобы по-настоящему оценить роскошный вагон, залитый золотым светом ламп. Раскачивание поезда под ними убаюкало ее, погрузив в легкое оцепенение, окутанное выдающимся мужским жаром. Каким-то образом, это позволило ей чувствовать себя в достаточной безопасности, чтобы говорить о прошлом и боли, которую она в нем оставила. И впервые в своей взрослой жизни, она позволила себе довериться чувству безопасности, которое нашла в его объятиях.

На самом деле это было за гранью разума, ведь он был такой злодейской фигурой в жизни тех, кого она называла семьей. Эш так разозлился на Себастьяна, что потребовалось стихийное бедствие, чтобы удержать их от пролития крови друг друга.

Но Вероника поняла, что злодеи часто становятся главными героями своих собственных повествований.

Она хранила молчание, наблюдая, как множество эмоций омрачают его великолепие, и дают ему время, необходимое для того, чтобы по-настоящему обдумать ее вопрос.

Она была замужем за злодеем, и хотя она считала Себастьяна дьявольским, даже эксцентричным дегенератом, слово «злодей» никогда по-настоящему не приживалось.

Даже когда именно она швырнула его в него.

Именно поэтому она смогла сделать то, что сделала для него, даже после того, как поклялась, что жизнь никогда больше не застанет ее на коленях перед другим мужчиной.

Он не просил ее об этом. Он не прижал ее голову к своим коленям и не заставил ее чувствовать себя виноватой за ее удовольствие, когда она не предложила ему ничего взамен.

Себастьян Монкрифф сдержал свое слово и уважал ее желания… Он ничего от нее не просил и выполнил то, что обещал.

Конечно, он был прекрасным образцом мужчины, но именно этот факт делал его для нее по-настоящему неотразимым.

Всю жизнь от нее ожидали, что она будет существовать по прихоти и для удовольствия мужчин. Как легко было доставить ему удовольствие, когда он не требовал этого от нее. Какой восхитительной она нашла его изумленную реакцию.

Когда она сочла этот поступок унизительным, она обнаружила, что сила стоит на коленях. Каким-то образом она знала, что он был ее созданием. Ее зверь.

Ее злодей.

Наконец, после того, как тишина затянулась в запутанное, неудобное место, мужчина под ней откинул подбородок и изучал купол, пока долгий выдох опустошал его легкие.

— Тебе не обязательно мне говорить, — отреклась она, ища способ вернуться к их прежней близости.

— Это вопрос, над которым я часто размышляю, — ответил он, его пальцы все еще запутывались в ее волосах, хотя он, казалось, не мог встретиться с ней взглядом. — И все ответы, которые приходят, кажутся неадекватными и жалкими.

Она знала, что он поступил неправильно, по отношению к своему другу и к ней, но уныние в его голосе вызвало глубоко укоренившееся сочувствие в ее душе.

— Если я чему-то и научился в жизни, так это тому, что гнев — это не что иное, как страх, боль или горе под защитной маской.

Она повозилась с аккуратно вышитым краем его воротника.

— Ты был так зол на Эша, — вспоминала она. — Это потому, что он причинил тебе боль, отобрал у тебя что-то или заставил тебя испугаться?

— Мне нужно выбрать только один?— усмехнулся он.

— Конечно, нет.

Она терпеливо ждала, пока он соберется с еще несколькими мыслями, и обнаружила, как он, в задумчивости, кончиками пальцев мягко пощипывает волоски на своей груди.

— Однажды вы спросили меня, как я избежал тюремного заключения, — сказал он каменно, его ослепительные глаза потускнели, пока они оставались прикованными к навесу над ними.

— Ты меняешь тему, — мягко упрекнула она.

— Не совсем.

— Что ты имеешь в виду?

Он рискнул взглянуть на нее, и то, что она прочитала в нем, разбило ей сердце. Она ожидала неповиновения, оправданий и его исключительного чувства яркого юмора.

То, что она обнаружила, было мрачным, бездонным унижением.

Когда он снова заговорил, его взгляд ускользнул в сторону, как будто он не мог одновременно смотреть на нее и осматривать себя.

— Я не граф Кростуэйт, — признался он теням наверху. — Моя мать, пусть земля ей будет пухом, оказалась в ловушке брака без любви с импотентом графом. У нее был любовник, на самом деле несколько. Никто из них не был благороден.

— Знаешь ли ты, кто из них твой отец? — спросила она.

— Я даже не думаю, что она это знала, или она умерла, не успев рассказать об этом мне или графу.

— И граф всегда понимал, что ты не его потомок, по понятным причинам…

Себастьян подвинулся, и когда она хотела приподняться, чтобы дать ему больше места, его руки сжались вокруг нее, удерживая ее ближе.

— Он ненавидел меня за это, но еще больше он ненавидел кузена, который все унаследует. Хотя, чтобы сохранить лицо, он назвал меня своим наследником и публично объявил меня своим. Я прожил свою юность, как пленник его ярости.

— Это ужасно, — пробормотала Вероника, прижимая руку к его груди.

— Это было не так уж и плохо. Граф вытащил меня, когда должен был. Дал мне образование, соответствующее моему положению... э-э... его положению. Тем временем он растратил все наследство, разрушил дом моего детства и снес всю другую собственность, которая могла бы приносить доход. Клянусь Христом, он даже землю на полях посолил. Итак, когда он умер, мне было семнадцать, и у меня не осталось ничего, кроме налогового долга и титула, который я получил не по своей вине. Я был Графом Ничто.