Страница 25 из 87
Интерлюдия [Глава 8]
Дижон, внутренний двор резиденции герцогов Бургундии
(7 мая 1402 года, три недели спустя)
Замок-дворец в центре Дижона вырос из башни и прилегающего к ней участка древнего римского каструма*. Сейчас городские стены охватывали участок лишь в пять-шесть раз больший, чем тысячу лет назад, но при дворе не были редкостью знатоки, способные показать уцелевшие участки еще тех, древних построек. Однако камергеру герцога было не до исторических изысканий.
Немолодой, но по-прежнему способный держать меч дворянин, задумчиво прогуливался по внутреннему двору резиденции своего господина.
Сейчас его и в самом деле мало что занимало, кроме собственных мыслей. И не занимало настолько — что уже третий день домочадцы были лишены возможности видеть хозяина замка Коммарен*. С того самого момента, как ему доложили о подозрениях, что вечный соперник и — по странному совпадению — родич, кажется замешан в недавнем покушении на Его Светлость.
Что там говорить: маркиз де Кортиамбль и сам мог бы найти повод злоумышлять против сюзерена.
Как и потенциальный предатель, камергер происходил из рода первых герцогов Бургундии*. И что особенно важно, наследуя — некие почти эфемерные, но все же достаточно реальные права на княжескую корону — по мужской линии.
В этом случае факт придавал ситуации и в самом деле дополнительный и несколько неприятный оттенок.
«…Филипп мне, конечно же, верит. Насколько вообще возможно доверять множество раз испытанному, но богатому и влиятельному вассалу… Иначе не видать бы мне ключа на поясе…» — рука придворного неосознанно двинулась вслед за мыслью, и самовольно коснулась символа власти, но погруженный в тягостные раздумья Жак де Кортиамбль не заметил этого.
В средневековой Европе блюститель ключей от дворца ведал не только состоянием личных покоев, но и всем дворцовым хозяйством суверена. Под его управлением были герцогская трапеза, финансы и, конечно же, снабжение всего двора.
Малейшее движение бровей маркиза вот уже много лет ловили многочисленные камердинеры, гардеробщики, меблировщики, цирюльники, обойщики, библиотекари и масса прочих слуг. Разве что за исключением пажей и оруженосцев других герцогских вассалов, которым тоже случалось регулярно прислуживать на пирах. Но мало кто из своенравных юношей, или даже их господ, надумал бы возражать ему без очень веских на то оснований…
Кроме самого герцога и канцлера, как его общепризнанного заместителя, из всех остальных придворных генеральный казначей Бургундии прислушивался лишь к мнению всесильного камергера. А это значит, что и казна княжества, включая доходы с Дижона, находилась в некоторой степени в ведении маркиза.
Поэтому да, большой камергерский ключ и в самом деле символизировал немалый статус своего владельца. И это давало ему право — при желании — даже в толпе придворных находить возможность побыть одному.
Именно в этом и была причина, отчего терпеливо ожидающие начала аудиенции дворяне не старались попасть на глаза маркизу, а совсем наоборот — стоило ему приблизиться во время своей задумчивой прогулки, как они предпочитали уважительно умерить голос.
«…Герцог не одобрит, если родственничка арестовать тайно. Ну да, потом даже если он сам признается во всем, попробуй, докажи это толпе, что тот не оговорил себя из-за боли или какой-нибудь магии. А если предатель прилюдно не раскроет себя сейчас, но предателем все-таки окажется, то о доверии ко мне на этом можно забыть! Действительно, ну как я докажу, что не предупредил проклятого кузена…» — сеньор де Кортиамбль грустно вздохнул, оказаться незаслуженно заподозренным было еще и вполне откровенно обидно.
— Мой господин… — напомнил о себе оруженосец, но стоило маркизу бросить взгляд назад, как стало понятно, что нет, юноша напомнил совсем не о себе.
— Господин де Монтагю, маркграф! — несколько минут спустя камергер громко, но подчеркнуто уважительно поприветствовал человека, о котором так напряженно думал последние дни.
— Милейший маркиз… — удивленно отозвался пришедший, и охотно преодолел разделявшие их расстояние.
Во взгляде дворянина названного «маркграфом» было подозрительность и насмешка (если не презрение), но голос — его просто лучился елеем.
Все давно уже привыкли, что родственники друг друга не любят, но обычно те старались просто не сближаться. Герцог среди вассалов ссоры не одобрял — ни публичные, ни тайные — поэтому происходящее, естественно, не могло не привлечь к себе внимание двора.
—…какая радость! — добавил маркграф, просто чтоб дать себе время сообразить, в чем, черт побери, причина такой перемены в нелюбимом родственнике.
Для пришедшего, естественно, не было секретом, что у них не просто неприязнь, а вполне себе ненависть. И, конечно же, он отчетливо понимал: происходящее сейчас и в самом деле должно «что-то» означать.
— Вижу, сударь, Вы гадаете: откуда во мне вдруг появилась тяга говорить с Вами? Не могу скрывать — причина лишь в служебной необходимости, — улыбнулся маркиз, и дальше продолжил говорить уже с узнаваемой размеренностью глашатая. — Маркграф Гильом де Монтагю, сеньора дю Сомбернон, я обвиняю Вас в предательстве нашего господина, Господа, Матери нашей Церкви и человеческого рода!
Стоило прозвучать страшному обвинению, как подошедшие из любопытства поближе придворные ахнули, и мгновенно образовали пустое пространство между обвиняемым и его прокурором.
В это же время два десятка гвардейцев герцога — в боевой броне, с мечами, алебардами и взведенными арбалетами в руках — неожиданно высыпали из ближайшего коридора, охватив полукругом маркграфа и сопровождающих его дворян.
Расхаживать с оружием, тем более боевым, по дворцу могли лишь они, но придворных не обыскивали, а потому стоило гвардейцам приблизиться, как в руках трех вассалов Гильома де Монтагю в мгновение ока появились кинжалы.
Лишь придворный, присоединившейся к свите маркграфа уже здесь во дворце, испуганно замер, стараясь держать руки так, чтоб никто не сомневался — он тут случайно. Однако стоило ему попытаться отойти в сторону, как один из герцогских стрелков недобро шевельнул усами и навел на него свой арбалет, отчего незадачливый искатель выгоды словно бы примерз к своему месту, и больше не пытался что-нибудь изменить…