Спасатель

Журналист конечно сам всю жизнь работает с людьми, но… индивидуально. И опыт руководства у меня специфический – максимум три-пять человек, которых подгонять нужно только перед дедлайном, чтобы текст вовремя принесли. В главные редактора я никогда не рвался. Не такая уж большая разница в окладах чтобы взваливать на себе холку такую обузу. А разницу в деньгах всегда можно было гонорарами за публикации сравнять.

- И… - протянул инженер, чувствуя в моих словах какой-то для себя подвох.

- Вот мы тут пятый месяц пашем, а кругом такая идиллия, что просто оторопь берёт. Конфликтов нет. Недовольных начальством нет. Работают так, будто действительно строят лично для себя светлое будущее.

- И чем ты, командир, недоволен? Другой бы на твоём месте радовался.

- Понять хочу. Не бывает так.

- Да всё просто. Люди подрядись на работу не с тобой, а с Тарабриным. Он им что-то пообещал такое, чего им край как надо. И если не сделают, то и не получат. Вот и пашут как на дембельский аккорд. Всё что от тебя идёт им, то только в плюс. Нет почвы для конфликта. Вот когда в конце года сам будешь договариваться с артелями, то тогда держи ухо востро. В артелях на прииске даже уголовники вкалывают, что любо-дорого. Потому как знают за что. Конфликты там, где кто-то халасы гоняет, а получает как трудяга. У нас пока равноправие во всём, точнее – уравниловка. Кормим всех одинаково. А работает каждый за своё, о чём с Тарабриным ряд составил.

- Это-то понятно. Но вот удивляет меня их отношение к труду. Наяривают весь светлый день. Никто не сачкует. Никто не гонит самогон. Даже из-за баб никто не дерётся.

- Ты в каких войсках служил?

- В инженерных.

- А я в стройбате. Инженером в УНР [У Н Р – управление начальника работ] Уральского округа, ««пиджаком»» [П и д ж а к – выпускник гражданского ВУЗа, призванный на два года в армию в офицерском звании]. Так вот… – Устав ждать, Жмуров сам разлил водку по стопкам. - Наш подпол на совещании в округе как-то раз заявил, что если ему дадут весь личный состав из одних баптистов, то через месяц он его сделает военно-строительным отрядом ударного коммунистического труда.

- И что?

- А ничего. – Усмехнулся инженер. - Спустили на тормозах, но по партийной линии пропесочили за близорукость. Давай за дальнозоркость.

Чокнулись.

Выпили.

Закусили малосольным огурчиками собственного приготовления. Это у нас кто-то из освобожденных женщин озаботился. Соль есть, бочка есть, вода в наличии, огурцы выросли… Вот мы и снимаем пробу.

- Я тут как-то с Онуфрием на ту же тему уже беседовал, - вкусно захрустел Жмуров огурчиком. – Вывод мой таков. Народ наш тут православный лишь по названию. А вот по отношению к труду чистые баптисты. Труд – главное служение богу. У нас даже поп без дела не сидит – досочки стругает для будущей церкви. Из мастерской всю неделю носа не высовывает. И матушка его в бабском лагере вся в трудах да заботах. И дочки ее там же посильно вкалывают несмотря на малолетство.

Разлили ещё по одной. Жмуров продолжил свою лекцию.

- Я даже представить себе не могу как бы они влились в нашу, ту церковь, которая в осевом времени. Еретиками бы их сочли долгогривые, учитывая, что и разница есть обрядах уже существенная. Помнишь никонианскую церковную реформу? Ведь из-за пустяка разосрались – двумя или тремя пальцами креститься. А что делать, к примеру, тому у кого на войне кисть отрубили? Вообще не креститься?

Выпили.

Выдохнули.

Закусили.

- К тому же прикинь к носу наш быт. Артельный, мужской. Семейных, считай, что нет. Что у нас? Коммуна? Монастырь? Стройотряд? Шабашка? Так на хорошей шабашке и в нашем осевом времени народ пашет весь светлый день и не пьёт, потому как знает за что пашет и что может потерять в противном случае. Вот отстроятся по семейному, подворьями, женами обзаведутся, детей нарожают, тогда жди когда бабы меж собой пересобачатся. Они без этого не могут. А мужики уже вперёд бабами подзуженные выступают всегда. Вот тут уже авторитет попадьи на первый план выступает – бабий климат в станице держать. А это не просто. Я тебе так скажу, что легче с урками управляться, чем с бабами.

Еще разлили и бутылка кончилась.

- Я человек малопьющий по меркам строителей, - вдруг признался инженер, - но вот иной раз мне водочки не хватает для полного счастья. Ты, командир, только местных мужиков к водке не приучай. В своих станицах они слабой бражкой перебиваются. Самогонных аппаратов не имеют. Им и пары стаканчиков сухенького за глаза – дури своей хватает. Кофе пить будем после водки? Как дома было.

Кофе готовить вышли на воздух к курилке за домиком, там, где мангал и моё персональное кострище.

Запалили костерок, подбросив готовых угольков из мангала. В рдеющиеся угольки поставили джезву и я заколдовал над готовкой.

Потянуло необыкновенным ароматом.

- Зёрна с дореволюции были или от осевого? – спросил Жмуров, принюхиваясь.

- С дореволюции, – отвечаю, усмехаясь. – С цельным кофеином. На Макарьевой ярмарке в первый ещё выход покупал, когда за лошадками с Тарабриным катались. Йеменское мокко.

Инженер, сладко прижмурившись, пригубил напиток.

- Ништя-я-я-к! – Выдал он заключение пробы. – Я так не умею.

- Захочешь – научишься. – Ответил я. – И учиться тебе лучше не у меня, а у Сосипатора. Тот по-турецки его варить умеет. Аутентично девятнадцатому веку.

- Спасибо за наколку. – кивнул Жмуров и вдруг вернулся к началу разговора. – Да не очкуй ты, командир. Всё пучком идёт.

Отставил я пустую чашку, подумал и ответил.

- Когда нет мелких неприятностей – жди крупных. Жизнь меня так приучила. Вот и очкую. Ещё баб не переварили, а уже белорусская деревня на подходе. Поймал я тут себя на эйфории, что всё у нас хорошо. Понимаешь, … Ты вообще девяносто первый год помнишь?

- Ну, – отозвался Жмуров. – Только по рассказам. Сам-то я в тайге был. В отрыве от цивилизации. А ты, небось, в самой гуще вращался.

- Именно. В ней самой. И даже на разворот журнала ««Пари матч»» фотомордой собственной попал под заголовком ««Они делали революцию»». Сижу дома, журнальчик этот разглядываю с собой любимым, балдею от собственной крутизны. На обложке Клавка Шифер, на развороте – я! Звонок в дверь. Стоят Пат с Поташонком кавказского обличья. Один мелкий, другой дылда.

- Чеченцы? – округляет глаза инженер.

- А кто их по виду поймёт, – машу рукой. – Пистолет мне под ухо, втолкнули в квартиру. Связали, кляп в рот запихали. Обыскали хату по быстрому. Телефон с автоответчиком забрали. Хороший телефон – ««Панасоник»». И смылись. И вот валяюсь я на полу. Ноги связаны. Руки за спиной связаны. Кляп во рту. Извиваюсь как червяк. А в голове одна мысль: заземлили тебя, чувак, от осознания собственной крутизны. Почувствуй разницу.

- Много грабанули?

- Да нет. Три тыщи денег, обручальное кольцо да монету золотую царской чеканки. Полуимпериал пятирублёвый. И телефон. С тех пор побаиваюсь я своей эйфории.

- А вообще зачем ты к белому дому ходил в девяносто первом? Ты же партийный был. – Вдруг спросил Жмуров.

- Я тебе так скажу, - почесал я бровь. – Все мы тогда были против ЦК КПСС. Всем блоком коммунистов и беспартийных. Против этого импотентного ГКЧП. Такой день непослушания. Всем казалось, что вот оно светлое будущее – только руку протяни. Надо только чуток воли взять.

- Так ведь обманули. – усмехнулся Жмуров.

- Конечно обманули, - откликнулся я. – Всегда всех обманывают – таков закон общественной жизни. Думаешь мы в толпе не понимали, что обманут? Разве что не ожидали, что так скоро. Толпа ревела ««Рос-си-я!!!»», а Старовойтова с балкона Белого дома её перекрикивала через мощные акустические колонки ««Ель-цин!»». А потом толпу повели памятники рушить, а сами заговорщики остались там власть делить.

- А в девяносто третьем?

- В девяносто третьем я был просто журналистом. Так что взгляд мой тут со стороны. Так вот там уже в полный рост встал эстетический конфликт поколений.