Опасное приключение

«Наверное, она была недовольна тем, что отец так и не научился как следует заботиться о семье», – вспоминая прошлое, вздыхала Лорейн. Однако мать никогда не жаловалась, напротив, всегда была очень добра к мужу. «Она вышла за него на радость и на горе и сдержала слово», – думала Лорейн. В глубине души девушка восхищалась матерью, но не могла не признать, что ее история служит наглядным подтверждением того, что жизнь не всегда складывается так, как предполагаешь.

Джонас Лондон был немногословным человеком. Хотя Лорейн со слов матери знала, что отец убежденный роялист, сам Джонас никогда не распространялся об этом. Он вообще не говорил о политике. Казалось, ступив на американскую землю, которая стала его второй родиной, мистер Лондон даже мысленно не обращался к Англии. Гораздо больше его интересовало то, что он называл «рискованными предприятиями». Часто, вернувшись домой, он возбужденно рисовал перед женой радужные картины будущего богатства, а она кротко внимала, никак не комментируя его слова. Однако потом, когда муж снова куда-нибудь уезжал, бедная женщина тайком проливала слезы.

– Это папа так расстроил тебя? – с беспокойством спросила однажды Лорейн, застав мать плачущей.

Араминта смахнула слезу.

– Джонас любит помечтать. И никогда не станет другим. Он верит, что в один прекрасный день мы станем богаты и сможем вернуться в Англию. Видит Бог, мне самой бы этого хотелось! – Она вздохнула и попыталась улыбнуться. – Но увы, этому не суждено сбыться… Послушайся моего совета, Лорейн: никогда не предавайся пустым мечтам!

– Обещаю, – твердо ответила та.

Она окинула сочувственным взглядом хрупкую фигуру матери. Слава Богу, сама она гораздо крепче! «Мама – как тончайший батист, а я – как крепкий, прочный муслин, – пришло ей на ум «текстильное» сравнение. – То, что не по плечу ей, смогу вынести я…»

В этих словах заключалась печальная правда. Сложением и здоровьем Лорейн походила на отца, жилистого и стойкого, а вот Араминта таяла год от года под суровым натиском холодных зим Новой Англии. Она бледнела и худела, пока не стала такой бестелесной, что, казалось, легчайший ветерок мог ее сдуть. Неудивительно, что несчастная пала жертвой лихорадки – болезни, часто посещавшей эти края по вине многочисленных судов, бросавших якорь в заливе Наррагансетт.

Лорейн страстно любила мать, и когда Араминты не стало, девушке казалось, что она сама вот-вот расстанется с жизнью. Все изменилось в одночасье. Лорейн Лондон, дочь элегантной красавицы англичанки, мечтавшая о том, что когда-нибудь вернется на родину родителей и станет утонченной английской мисс, была вынуждена поступить в услужение. После смерти жены Джонас, которого одолевали кредиторы, продал им за бесценок все свое имущество и подался на Дикий Запад, чтобы попытать счастья в тех краях. С тех пор о нем никто не слышал.

Перед отъездом мистер Лондон обратился к суду с просьбой обязать бездетную чету Мейфилд, владельцев соседней фермы, взять Лорейн на свое попечение. Так тринадцатилетняя девочка стала наемной работницей.

Сама Лорейн не имела ничего против. Ей нравились и Мейфилды, и их ферма. Поутру она с удовольствием гнала коров через цветущий, усеянный маргаритками луг. Коровы шли лениво, сверкая блестящими боками, и колокольчики, привязанные к их шеям, мелодично позвякивали. Хозяева поместили Лорейн в уютной комнатке на чердаке и обращались с ней как с дочерью. Конечно, порой девочке было тяжело управляться с тяжелыми глиняными кувшинами. Но когда в жаркий летний день кувшины водворялись в прохладные просторы погреба, Лорейн, ловко орудуя круглой деревянной маслобойкой, приступала к своему любимому занятию – сниманию сливок и взбиванию масла. Работа на открытом воздухе и простая обильная еда оказали благотворное влияние на девочку. Она так и сияла здоровьем, на щеках играл яркий румянец, а выразительные глаза лучились счастьем.

Однако Лорейн подстерегал еще один страшный удар. Через два года ее пожилые хозяева умерли, не пережив жестокой лихорадки, а у их единственного родственника и наследника, проживавшего в Суссексе, не было никакого желания обременять себя фермой. И вот в один далеко не прекрасный день все имущество Мейфилдов, включая землю и скот, было выставлено для продажи на аукционе.

К ужасу Лорейн, ее ожидала та же участь. Ей никогда не забыть, как она стояла под палящим солнцем, а вокруг нее громоздился весь нехитрый скарб Мейфилдов – повозка, старое кресло-качалка, в котором так любила отдыхать миссис Мейфилд, стол, кровати, одеяла, многочисленные горшки, кастрюли, сковородки и другая кухонная утварь. Тут же жалобно хрюкали свиньи, а две дойные коровы печально звякали колокольчиками. Все это было выставлено для продажи, в том числе и сама Лорейн, как будто она была не живым человеком, а стулом или кроватью!

Купил ее некто Оддсбад, владелец таверны «Проворная лошадка». При взгляде на этого человека бедняжку обуял подлинный ужас – ей показалось, что она стоит на пороге ада. А он, нимало не смущаясь, покачивался на каблуках, широко расставив толстые ноги в полосатых штанах, и оценивающе глядел на девочку, словно она была кобылой или овцой, которую он намеревался приобрести.

Вскоре выяснилось, что Оддсбад, несмотря на свою устрашающую внешность, в сущности, безобидный и добродушный человек. А вот его сварливая карга-жена невзлюбила Лорейн с первой минуты. Злобно глядя на девочку, она громким визгливым голосом поинтересовалась, что вдруг нашло на ее муженька? Зачем он покупает эту девчонку? Неужели он такой глупец, что не понимает – им нужен кто-нибудь постарше и посильнее, кто мог бы управляться с тяжелой работой? А на что годится такая малявка – ведь ей небось еще и пятнадцати не исполнилось! Однако, невзирая на протесты миссис Оддсбад, сделка состоялась, и Лорейн, сжимая в руке полотняный узелок с нехитрыми пожитками, послушно направилась к таверне вслед за супругами, которые продолжали яростно препираться.

Миссис Оддсбад отвела Лорейн крохотную каморку под самой крышей, которая была тесной и неудобной, зато обладала неоспоримым преимуществом: убрав лестницу, девушка могла не опасаться, что полночные гости – а таковые частенько стучались в двери таверны – начнут ломиться к ней.

Для молодой девушки, выросшей в благородной семье и лелеявшей надежду на блестящее будущее, жизнь в таверне обернулась форменным адом. Жена Оддсбада постоянно бранила ее, а порой и поколачивала. После очередной взбучки Лорейн в слезах забиралась в свою конурку и с грустью смотрела на небо, видневшееся в щели потолка. Ей вспоминался родительский дом, такой теплый и уютный, мать, горячо ее любившая. Все это ушло безвозвратно, растаяло как дым…

Временами она задавалась вопросом – как мог отец не взять ее с собой? Почему он один подался на поиски счастья? И сама же отвечала – так уж устроены мужчины. По их представлениям жизнь в суровом краю слишком опасна для их нежных жен и детей. С момента отъезда отца Лорейн не имела о нем никаких известий и теперь уже не сомневалась, что их и не будет. Должно быть, индейский томагавк или стрела сразили Джонаса Лондона, и теперь его косточки покоятся на дне глубокой лощины или на берегу горной речушки, выбеленные беспощадным солнцем и омытые дождем. И все же девушка жила надеждой, что отец в конце концов нашел свое счастье и в один прекрасный день приедет за ней, чтобы навсегда избавить от унизительной службы в таверне, где мужчины сладострастно раздевают ее взглядами и каждый исподтишка норовит ущипнуть, когда она проходит мимо, разнося кружки с элем.

Но, пожалуй, неприятнее всего было сознавать, что Филипп видит, как низко она пала. Лорейн любила Филиппа Дедуинтона с тех пор, как себя помнила. Еще в детстве она восхищалась этим красивым молодым человеком, который, проезжая мимо в обществе своих сестер, взирал на весь мир так надменно, будто воображал себя его владельцем.

Девицы Дедуинтон дружно недолюбливали Лорейн, справедливо полагая, что эта простушка, если бы захотела, могла с легкостью отбить у них любого жениха. Саму Лорейн вовсе не интересовали девицы Дедуинтон – для нее существовал только Филипп. Она неизменно восхищалась молодым щеголеватым красавцем, встречаясь с ним в церкви на воскресной службе – в такие минуты слова священника с трудом достигали ее ушей – или на деревенских праздниках.