Страница 60 из 68
Он был самым старшим из босоногого племени моего деда, и в его юности не было ничего необычного. Разве что, еще будучи мальчиком, Ондржей отличался необыкновенным аппетитом. Для шахтерского ребенка в этом не было ничего примечательного, если бы уже «в нежном возрасте пятнадцати весен», как писали об Ондржее на ярмарочных афишах, он не обладал незаурядной физической силой.
Это усердие в еде навело моего деда на мысль, что четырнадцатилетнему Ондржею совсем необязательно быть шахтером. Такая профессия в данных общественных условиях при его ненасытном желудке грозила ему голодной смертью.
И послал он мальчика учиться на пекаря. Тут он исходил из самого простого расчета, что рослый парень играючи овладеет нелегким ремеслом, да при этом еще и поест вдоволь.
Однако, при всей бесспорной почетности и необходимости пекарского ремесла, пекарня мало привлекала Ондржея. Немало тому способствовала брюзгливость «шефа», обязанность следить за его сопливыми ребятишками, что в те времена являлось неотъемлемой частью жизни подмастерья, так же как и ночная работа и связанное с ней вечное недосыпание. Единственное, что удерживало парня на месте более года, была лохматая гуцульская лошадка, приблудившаяся откуда-то из Подкарпатской Руси, на которой Ондржей развозил изделия своего мастера.
Да и с обещанной вечной сытостью дела обстояли не так уж и здорово. Поначалу Ондржей до отвала наелся опекишей — испорченной или подгорелой продукции пекарни. Но хозяин быстро смекнул, что бездонная пасть ученика снижает, в сущности, результаты откорма поросят. И он разделил дневную порцию отходов на две неравные части.
Бо́льшая доставалась поросятам.
В старом, кишащем крысами и тараканами доме пекарь будил Ондржея ударами по трубе, которая тянулась из его спальни в каморку Ондржея. Будил с безжалостной систематичностью, ровно в час ночи — когда надо было замешивать хлеб. Ондржей крутился возле квашни, опьяненный теплом, дремой и кисловатым запахом хлеба. Он мечтал о том, что никогда не станет пекарем, а в один прекрасный день сделается знаменитым борцом.
Конец пекарской карьере Ондржея положил сам мастер. Однажды, когда по приказу трубы ученик не смог достаточно быстро выкарабкаться из запорошенных мукой одеял, хозяин основательно огрел сонного парня дубиной.
После такой бесцеремонной побудки Ондржей сразу проснулся. Проснулся и влепил своему мастеру-учителю такую оплеуху, что тот рухнул как подкошенный. Он так основательно «отделал ему вывеску», что в тот памятный день жители шахтерского городка напрасно ждали своих утренних булочек и хароузского хлеба — обычного своего лакомства.
Чуть позже, в неполных шестнадцать лет, Ондржей поступил учеником кузнеца на Болденку.
Это было совсем другое дело. Трудовое братство суровых парней, поощрявших парня и гордившихся его атлетическими успехами, больше подходило Ондржею. Да и кузнечное ремесло, требующее смекалки, физической силы и ловкости, полюбилось ему. Кончилась и изматывающая ночная работа.
Однако и здесь заработка не хватало, чтобы утолить ненасытный аппетит. Будущий кузнец и знаменитый атлет начал с того, что снюхался с одним подсобником из цирка, который целую зиму подбирал на болденском терриконе отходы угля. Этот рабочий, уже тертый калач, полюбовался Ондржеевыми бицепсами, усомнился в том, что парню всего шестнадцать лет, и пришел к весьма желательному для Ондржея выводу:
— Будешь знаменитым! — сказал он смущенному соискателю цирковой славы.
Весной, возобновив знакомства с бродячим цирковым и ярмарочным людом, он продемонстрировал нескольким балаганщикам свою «находку».
Вот так и случилось, что имя юного Ондржея начало красоваться на ярмарочных и балаганных афишах, крикливо размалеванных вручную рекламными призывами:
Поскольку истина мало заботила балаганщиков, то кое-где на ярмарках они бессовестно уверяли, что Ондржею всего семь лет.
«Непобедимому», в сущности, это было безразлично. Главное, что после каждого выступления он получал несколько обещанных грошей, чтобы тем самым облегчить жизнь отцу и не объедать своих сородичей. Мир сотрясала первая мировая война, и раздобыть еду значило избавить себя от всех остальных забот.
В скором времени Ондржей позволил себе роскошь, в те годы невиданную в шахтерских семьях, доступную лишь представителям обеспеченных слоев, — он купил подержанный, но приличный еще велосипед и на нем объезжал в престольные праздники ярмарки и цирковые представления.
Восемнадцатилетие Ондржея совпало с окончанием первой мировой войны. Не довелось австрийским эскулапам взглянуть на эту благодатную грудь, они также были лишены удовольствия послать такой редкостно развитый экземпляр пушечного мяса на бойню за государя-императора и его семейство.
Уже в том юном возрасте Ондржей чаще подумывал о своей собственной семье, нежели о семье трясущегося государя-императора.
Как бы невероятно это ни звучало сегодня, но факт остается фактом, знакомство Ондржея с Йозефкой, единственной наследницей владельца швейной фирмы «Тэйлор. Для леди и джентльменов», длилось целых одиннадцать лет. Одиннадцать лет ждали жених и невеста, и все-таки дождались, когда злюку портняжку, который улыбался, только снимая с заказчиков мерку, хватила кондрашка.
Отец Йозефки, вечно озабоченный, не слишком преуспевающий ремесленник, никак не горел желанием выдать свою единственную дочь за голодного борца с медведями, а ведь в плохие времена Ондржей не брезговал и такими поединками. Портного скорее устроил бы жених из средних слоев, например, государственный чиновник с видами на пенсию или же, что еще лучше, преуспевающий адвокат или врач. Стойкое чувство к своему «босяку», которое питала во всем остальном забитая и даже меланхоличная Йозефка, доводила папашу до припадков бешенства, во время которых он без колебаний хватался за деревянный портновский метр.
Избитая Йозефка с рыданиями покорно брела в свою девичью, а ночью очертя голову бежала к любимому Ондржею и орошала его могучую грудь обильными слезами.
Встречались они на старых, поросших зеленеющим березняком холмах терриконов, клялись друг другу в вечной любви и, несмотря на все преграды, стоявшие на их пути, обет свой исполнили в точности. Любовь их благополучно пережила и военную службу Ондржея, на которую Йозефкин отец возлагал самые большие надежды.
Что греха таить — их прочная любовь сыграла немалую роль в безвременной кончине злобного портняжки. После себя он оставил разоренную, опутанную долгами фирму, в которой, несмотря на хвастливое иноязычное название, никто и ничего теперь не заказывал. А в придачу вдову, такую же забитую и затюканную, как и двадцативосьмилетняя полусиротка Йозефка, которая теперь едва ли вышла бы замуж, если б не долголетнее знакомство с Ондржеем, парнем в высшей степени честным и порядочным.
Поженились они в двадцать девятом году, а в тридцатом у них родился Йозеф, мой двоюродный брат. Они получили болденскую казенную квартиру в шахтерском поселке Хабешовне, где спокойно жили до самой второй мировой войны.
Последующее десятилетие вовсе не было периодом райского блаженства, но было и не самым худшим в жизни Ондржеевой семьи. Со временем Ондржей получил лучше оплачиваемую должность, место ремонтного рабочего под землей, а позднее работал наверху слесарем подъемного оборудования. Кроме того, он стал специалистом по сшиванию стальных канатов.
Дело дошло до ограничения рабочей недели, в шахту теперь спускались лишь три-четыре раза, а там начались и массовые увольнения. После свадьбы Ондржей покончил со своими ярмарочными выступлениями и при случае подрабатывал у городских кузнецов. Он мог подковать лошадь и справлялся с любым кузнечным делом для крестьянских нужд. Не чурался он и террикона, где собирал уголь, развозил его на тележке и продавал в городе.