Страница 3 из 21
— В первом ряду — Эндрю Вытоптов.
— Тот самый, который в обморок падал?
— Именно он.
Инспектора полиции продолжали свой неторопливый разговор.
— Странно, что упал в обморок, не находите? На барышню не похож. Он русский?
— Бежал от большевиков.
— Всегда толстый был или в Европе откормили?
— Зачем так резко? — Французы порой позволяют себе то, что англичанин позволить не может. — Профессор полноват. Тому могут быть разные причины.
— Ну-ну, Скотленд-Ярду виднее. А рядом кто?
— Бенджамен Розенталь, философ. Бежал из Германии. — Лестрейд покосился на Мегре, кто знает, не антисемит ли парижский инспектор: по поводу Дрейфуса до сих пор нет общего согласия. — Еврей, да. В Оксфорде Розенталя ценят.
— Русские, евреи, все помчались в Англию. Розенталь — философ?
— Здесь у меня помечена тема монографии… Экзистенциализм. Бытие и время. Вам это что-нибудь говорит?
— В общих чертах, — уклончиво ответил Мегре. — Мадам Мегре увлекается этой чепухой. Гм, пардон… Следующий в ряду кто? Рыжий, у кого нос дергается.
— Сильвио Маркони, специалист по Данте.
— По Данте? — Мегре изучал оживленное лицо Сильвио.
— У меня определенно записано: «Данте».
— А за ним?
— Хьюго Берримор, позитивист.
— Как это, вы говорите, называется?
— Позитивист. Не спрашивайте меня, Жюль, что это значит. Позитивист, и дело с концом. У позитивистов существует особая теория по поводу чайников.
— Ох, Лестрейд, староват я для таких теорий. Покойник, как понимаю, был главный философ университета?
— Уильям Рассел был директором департамента философии.
— Зарплаты назначал? — спросил дотошный француз. — Получают философы изрядно, верно?
— Не встречал философа, который был бы доволен зарплатой, — желчно сказал Лестрейд. Потом подумал, что философов он вообще, пожалуй, не встречал. Но от слов не отказался.
— Послушайте, Лестрейд, — неожиданно сказал Мегре, — ответьте мне честно. Как считаете, эти люди чему-нибудь могут научить?
— К чему вы клоните, Жюль?
— Просто вообразил себя мальчишкой, который приехал к вам в университет. В Сорбонне все проще, не так торжественно, и французскому мальчишке захотелось в Оксфорд… Собрался… а, кстати, сколько в год надо платить?
Орган тяжело вздохнул в такт словам инспектора Скотланд-Ярда, когда тот выговорил сумму.
— Вот видите… Мои старики не потянут. Допустим, мать попросит у дяди, у того хозяйство в Нормандии. Собрали денег, отправили… Да, приехал я стало быть…
— И что же тут особенного, Мегре? Сотни мальчишек едут со всего мира.
— Верно. Едут. Стало быть, и наш мальчик деньги заплатил… Приехал. А тут такой вот Сильвио про Данте рассказывает. А у самого нос дергается.
— При чем тут нос?
— Дергается смешно.
— Возможно, несмотря на свой нос, Гвидо знаток предмета.
— Еще и плешь на макушке. Он волосы начесывает.
— И что с того? Не хочет человек быть плешивым.
— Возможно, — сказал Мегре, — возможно, он знаток Данте. С такой жуликоватой физиономией. С начесом. С носом. Кто же знает… Только вряд ли, Лестрейд, с такой физиономией можно быть профессором философии. Ему бы по карманам шарить.
— Если французскому мальчику не понравилось в Оксфорде, то может и обратно уехать, — с досадой сказал инспектор Лестерйд. — Вернется в Нормандию, к дяде. Коров будет пасти.
— Верно, — Мегре скривил рот под усами. — Вернуться можно. Только ведь слух пойдет. Не осилил мальчишка Оксфорд, англичане дурня вышвырнули. Обидно.
— Пусть потерпит, — холодно ответил англичанин.
— Легко сказать: «пусть терпит». А французскому мальчишке каково? Зайдет парнишка в паб, выпьет помои вместо кофе… Выложит еще два фунта… Совсем расстроится. Перед дядей стыдно: старик деньги вложил… Выйдет парень из паба, попадет под дождь. Я просто размышляю…
Мегре впал в то состояние медиума, которое любили его сослуживцы и которое успел узнать даже английский инспектор. Комиссар обычно рассуждал вслух, обсуждая ситуации, не имевшие на первый взгляд отношения к делу. Как успел убедиться Лестрейд, этот метод помогал. Инспектор решил подыграть комиссару:
— Итак, нормандский скряга приехал мстить? Бритва и чайник, заметим, английского производства. Дополнительные расходы.
— Дядя скуповат, верно. Он бы чайник привез с собой…Тут вы правы. Он в Оксфорд не поедет, себя бережет. Не выдержит местной кухни… Вопрос стоит иначе.
— Эх, Мегре, Оксфорд это не Нормандия! Вы, наверное, про клошаров во Франции многое понимаете…
— Иной раз разговоришься с клошаром, а он окажется философом. Интересно, философ может быть клошаром? Или убийцей?
— Один из этих джентльменов, — заметил Лестрейд, который ничего не слышал о Диогене, но цепко следил за расследованием, — возможно, шпион. И, вероятно, убийца.
— Как нам нужен этот французский мальчишка… — Мегре говорил с инспектором так, как привык с подчиненными на набережной Орфевр, прикидывая варианты, прислушиваясь к реакциям, — французский паренек жалеет потраченные деньги и все замечает. Видит, кто из профессоров халтурит…
— Полагаете, студент вычислит философа, который не философ? Коллеги не разобрались, а мальчик поймет?
— Шпион, пожалуй, может сойти за философа. И шпион может быть убийцей. Но убийца философом, мне кажется, стать не может. Любопытно, можно ли быть одновременно философом, шпионом и убийцей? Вот еврей Розенталь пишет про бытие и время… Любопытно, да? Кстати, о времени — а где же Холмс? Вы сказали, что мы с ним встретимся в часовне. Собирались нас познакомить, не так ли?
Лестрейд отвел глаза. Неловко перед гостем. Вообще говоря, комиссар был воспитанным человеком. Лестрейд видел, как дернулся ус француза, когда ему налили утренний кофе; но Мегре смолчал. Если задал вопрос о Холмсе, то лишь потому что существует профессиональная этика: так сказать, взаимное уважение. Если приглашают двух знаменитых специалистов, устраивают своего рода выездную конференцию, пожалуй, требуется присутствие обоих.
Однако Холмс исчез. Майор Кингстон, администратор, встретил знаменитого сыщика на вокзале, довез до колледжа, дал ему лист с расписанием встреч — и с тех пор Шерлока Холмса никто не видел.
— Жюль, вам придется терпеть грубияна, — сказал Лестрейд растерянно, — Холмс — особенный человек. Он, конечно, работяга. Но несносный тип. Позовет вас на ужин, а сам не придет в ресторан. Зато явится к вам домой, когда вы не ждете.
— Я полагал, таков здешний обычай, — заметил Мегре, — вы ведь сознательно не кладете кофейные зерна в кофемолку, когда варите кофе.
— Я говорю серьезно. У Холмса собственные представления об этике и морали.
— Не подскажите, инспектор, какие именно у мистера Холмса представления о морали? — спросил священник, тронув Лестрейда за рукав.
Этот протодьякон, приехавший из Лондона в помощь местному капеллану, был еще никому не знаком; сам капеллан колледжа познакомился с лондонским собратом всего за час до отпевания.
Лестрейд даже не удивился, что имя Холмса известно церковным служителям; газетчики сделают знаменитым кого угодно, кроме тех, кто и впрямь достоин славы.
— Мы ведь уговорились встретиться в часовне, — уточнил священник, подмигнув полицейским. — Я пришел немного пораньше, чтобы послушать разговоры об усопшем. А вы, как я понимаю, угостились на поминках, времени не теряли.
И Шерлок Холмс поклонился Жюлю Мегре.
— Знаете, коллега, священникам в Англии доверяют. Мне вот поручили записку положить в гроб. Вы по-немецки читаете?
Глава 3
Шерлок Холмс предоставил собравшимся изучить содержание записки.
Хьюго Берримор, свободно владевший немецким языком, пробежал глазами текст и передал листок майору Кингстону.
— Мне кажется, это вас заинтересует, майор. Впрочем, читайте для всех — вслух.
Майор Кингстон — теперь его именовали именно так: события поставили армейский чин на первое место — громко прочитал следующее: