​Сделка с дьяволом

— Если кому-то из нас и нужно отбиваться от кого-то, мне кажется, это буду я. Ты

рассмотрела его достаточно хорошо или хочешь, чтобы я убрал полотенце? — он хватает

узел одной рукой. Часть меня хочет сказать ему, чтобы он сбросил его, а затем сел на него

прямо там, где мы стоим.

— Я никогда не была фанатом Кракена. Он слишком злой.

Его глаза на мгновение закрываются, когда его грудь снова трясётся от смеха, и я

напоминаю себе, почему искала этого человека, прежде чем меня отвлёк монстр между

его ног.

— Какого чёрта ты взломал мой телефон? Я отправила тебе…

— Ничего. Ты мне ничего не отправила. Полагаю, ты выпила слишком много и не

смогла справиться с е-мейлом. Вместо того, чтобы тратить драгоценное время на

ожидание, когда проснётся «Спящая красавица», я сделал то, что нужно было сделать.

Поблагодаришь меня позже. — Он проходит мимо меня к лестнице справа. — Я голоден.

Если хочешь поговорить, тебе придётся делать это, пока я ем.

Этот чёртов высокомерный ублюдок.

— Какого черта мы покинули Монако? Ты не можешь на самом деле меня

похитить! — кричу я, следуя за ним по лестнице. Он останавливается наверху, и я резко

останавливаюсь тоже, чуть не наткнувшись на его спину.

Ага. Это татуировка. Традиционный якорь моряка, который только лишь

подчёркивает мышцы на его спине. Я опровергаю несправедливость всего этого, когда он

поворачивается ко мне лицом.

— Ты можешь уйти в любое время, когда захочешь, мисс Баптист. — Фордж машет

в сторону открытого океана. — Вперёд.

— В отличие от тебя, я не плаваю, как рыба.

— Наверное, потому что никто никогда не бросал тебя с борта лодки и не

спрашивал, хочешь ли ты жить, — бормочет он себе под нос, когда идёт к автоматическим

стеклянным дверям. Я с трудом улавливаю то, что он сказал, пока морской бриз не уносит

это.

— Что ты сказал?

Он не останавливается, пока не занимает место за столом в салоне.

— Если у тебя есть особые пожелания к шеф-повару, не стесняйся передать их

Дорси. Ей поручено максимально удовлетворять все твои потребности, пока ты на борту,

— говорит он, встряхивая белую салфетку и бросая её на колени.

— Цыпочка в тёмно-синем поло и с тёмными волосами, которая ни черта мне не

сказала? — спрашиваю я, подходя к столу.

Фордж наливает себе в стакан то, что пахнет свежевыжатым апельсиновым соком, и делает большой глоток, прежде чем ответить:

— Ей не нужно ничего говорить, чтобы выполнять свою работу, а именно

убедиться, что у тебя есть всё, что нужно.

— Всё, что мне нужно — немного чёртовой информации. Ты узнал что-нибудь о

моей сестре? Ты собираешься помочь мне вернуть её?

Фордж жестом указал на стул напротив него.

— Садись. Ешь.

— Почему ты всегда пытаешься меня накормить?

Его тёмный взгляд путешествует по моему телу, скользя по каждому изгибу, всё

ещё демонстрирующемуся в смелом красном платье, которое я надела вчера вечером.

— И ты ещё спрашиваешь? Мне нравятся сиськи и задницы, и я бы не хотел, чтобы

ты начала терять свои, потому что я не обеспечивал тебе должное питание.

Мой рот открывается, когда он снимает крышку с дымящейся тарелки яичницы и

кладёт её половину на свою тарелку.

— Если ты не хочешь получать ответы на свои вопросы, тогда не садись и не ешь.

Тебе выбирать, Индия.

С раздражением я падаю на стул напротив него.

Я веду себя как капризный ребёнок? Возможно. Но этот человек невыносим. Я

понятия не имею, как справиться с этой ситуацией, и делаю всё, что могу.

Я не из тех девушек, которым приходится отступать, когда в жизни случаются

неожиданности, но это не значит, что я знаю, как обращаться с таким человеком, как

Фордж. Его тянет ко мне — это всё, что я знаю, но он может включать и выключать это, как по щелчку пальцев. Очевидно, что он контролирует себя, а я — нет.

Добавляю самоконтроль в свой мысленный список того, над чем нужно

поработать, после изложенных десяти тысяч вариантов, как вернуть свою сестру, прежде чем она будет продана с аукциона, как секс-рабыня.

Фордж ест яйца с помощью кусочка хрустящего хлеба, который выглядит

абсолютно божественно.

Итак, я могу быть одновременно поражённая и членом, и углеводами. Подайте на

меня в суд. У меня есть слабости. Я говорю о своей гордости, позволившей мне украсть

кусочек хлеба, когда говорит Фордж.

— Тебе нужно выбрать более сложный пароль для своего телефона. День рождения

твоей сестры — довольно очевидный вариант. Это был не столько взлом, сколько

правильное решение со второй попытки.

Я смотрю на него.

— Ну, не умник ли ты. Хочешь печеньку?

— Нет, но я бы не отказался от минета из твоего дерзкого рта.

Мои глаза распахиваются, и я блокирую шок, который должен отражаться на моём

лице.

— Ты всегда такой грубый? — спрашиваю я, протягиваясь через стол, чтобы взять

кусочек хлеба, на который я положила глаз.

— Я вырос на корабле, полном мужиков, которые трахали всех подряд, как только

мы добирались до порта. Что скажешь?

Я откусываю кусочек хлеба и жую хрустящую корочку с безумно вкусным

мякишем, прежде чем ответить:

— Ты американец, не так ли?

Он на мгновение смотрит на меня, прежде чем кивнуть.

— А ты?

— Согласно своему паспорту — немка. Что забавно, потому что я не говорю ни

слова на этом языке.

Его взгляд сужается на мне.

— А как насчёт твоей сестры? У неё тоже есть немецкий паспорт?

— Нет, она родилась в Амстердаме. Наша мама практически протащила нас по

всей Европе.

— Чем она занималась?

Я пожимаю плечами.

— Чем она не занималась? Если бы ты спросил её, она бы сказала, что она

танцовщица бурлеска, но обычно она просто раздевалась и работала в пип-шоу (прим.пер.

Пип-шоу — заведение, в котором посетитель за монету (жетон), опущенную в автомат, может из кабины посмотреть в окошечко на раздетую женщину) и везде, чтобы мы

могли оплачивать счета. Она научила меня, как обчищать карманы, когда мне было

восемь лет, и она забеременела Саммер. Она думала, что не сможет платить арендную

плату. Но, как оказалось, у всех есть свои причуды, и ты можешь зарабатывать приличные

деньги, раздеваясь, когда ты беременная цыпочка.

— Когда заходил Голиаф, в твоей квартире была не твоя мать. — Это утверждение, а не вопрос.

— Почему ты так подумал?

— Потому что ты не выглядишь так, словно испытываешь большое уважение к

женщине, которая, как ты рассказала, таскала тебя по Европе.

— Аланна наша приёмная мама. Она нашла нас, когда мне было шестнадцать, а

Саммер восемь. Она не хотела оставлять нас в покое, пока я не позволила ей накормить

нас.

— Думаю, что она мне понравится, — говорит он, посмеиваясь, и, полагаю, ссылается на тот факт, что он всегда тоже пытается меня накормить. — Что случилось с