Страница 1 из 3
Александр Павлов
Ты только вернись
Предисловие
Лай собак уже давно утих – поздние пьяницы, каким-то непостижимым, только им известным образом, добрели до своих вонючих матрацев и, будучи в полном беспамятстве, погрузились в тяжелый душный сон, напрочь лишенный сновидений. Словно по указке невидимого дирижера, ночную оперу подхватили сверчки, и до того старавшиеся рвать свои насекомые глотки. Теперь же, когда собаки, гремя ржавыми цепями, забрались в свои будки, вместе с колтунами сбившейся шерсти и блохами, что чувствовали себя будто в бесплатном отеле, сверчки становились полноправными хозяевами ночного пространства, неба, воздуха. Трелями они пронизали невидимую материю. Лишь изредка, симфонию жуков прерывал какой-нибудь большегруз, гремя где-то вдалеке, либо нескладно сложенным чем-то, наспех закинутым в кузов, либо же, что чаще всего, всей своей нескладной конструкцией.
Завороженный звуками, он сидел на подоконнике, и смотрел, боясь хоть что-то пропустить. Откинутая створка окна, со вставленной в прогалину сеткой, напрочь, уже давно, лишила его возможности даже думать о побеге. В верхнем левом углу, вдруг, проснулась муха, и стала неистово бросаться о стекло. Жужжание ее, несомненно, привлекло его внимание, но интерес быстро потерялся, как у взрослого человека после глотка колы, все детство лишенного возможности утолять ею жажду.
Солнце едва показалось на горизонте, стало медленно, но верно разгонять бледные тучи, как оно обычно и бывает. Заблестели травинки в росе, притихли сверчки, скоро зашумит далекое шоссе, скоро проснутся собаки, скоро и они прос…
Страшная мысль все же догнала его. На миг, он согнулся беспомощно, потом распрямился, и спрыгнул с подоконника.
1
– Саша!
Нехотя, медленно растягиваясь, из позы эмбриона, хрустя суставами, и еще бог знает чем, он медленно вырывался из сна. Сегодня ему не приснилась ни школа, ни, тем хуже, институт. Тем не менее, на работу, о которой он так мечтал в детстве, глядя на папу, что возвращался со своей, и не делал не то, что домашнюю работу – не делал вообще ничего, лишь лежал на удобном диване, перед телевизором – на ту самую работу ему уже не хотелось.
Запах жареной глазуньи с луком постепенно заполнял лестничные пролеты. Вот, он медленно поднялся на второй этаж, еще полминуты, и он уже на третьем, а там и до спальни пустяк.
– Саша!
– Да, встаю я!
Ненависть и любовь к ней хлынули в спальню, расталкивая друг друга локтями. На мгновение, даже, застряли в дверном проеме, но все же прошли, и стали наперебой уверять его, каждая в своем превосходстве. Ненависть была сильна – словно некогда еще любимая аудиодорожка, поставленная на будильник, она раздражала не только слух спящего, она задавала тон на весь день – все, что ты любишь, все, что тебе нравится, все, от чего ты получаешь удовольствие – будь то работа, или бесполезное времяпрепровождение – от всего грядущего ты не получишь удовлетворения. Любовь же, напротив, так сильно не напирала. Взяв себе в союзники запах шкварчащего завтрака на сковороде, молча вытягивала его из теплой постели, и заставляла двигаться, еще сонное, тело вниз, на первый, к сковороде, к любимой жене.
– Привет, малыш!
Та, сияя, встречала его каждое утро.
– Доброе утро, любимая!
Мимолетный поцелуй зажатыми губами, дабы не сокрушить ее с ног запахом размножившихся за ночь бактерий во рту, пожалуй, уже давно являлся признанием полного поражения царства сна – сегодня в кровать он уже точно не вернется, разве что вечером, и то не обязательно.
Словно следуя театральной программке, она ушла в кухню налить ему стакан воды, он же направился в душевую умываться. Из зеркала, над умывальником, на него смотрело нечто старшее его лет на десять – почти безжизненные глаза, и мешки под ними, обрамляла сетка морщин, забитых, словно каким-то раствором, застывшей за ночь слезной жидкостью. Правая щека, что в зеркале всегда была левой, красным узором, от длительного неподвижного лежания, то ли на смятой подушке, то ли на неровно подоткнутом одеяле, никак не добавляла отражению эстетики. Так или иначе, такую картину наблюдал если не каждый, то, по крайней мере, он.
Пригоршень холодной воды в лицо, потом вторая, третья в рот, тщательно прополоскал, и вот, в отражении уже свежий, если можно так выразиться о сорокалетнем сухофрукте, сорокалетний недомужчина. Опершись руками на края раковины, сплевывая остатки воды, он то и дело смотрел в зеркало, на отражение своего лица и тощего тела. Еще слегка округлые плечи, и немного выпирающая грудь, еле-еле напоминали о двухлетнем, непрерывном истязании себя, на домашнем тренажере, лет десять тому назад. Через несколько секунд, поняв, что от пустого лицезрения толку мало, отвернулся от зеркала, и стал вытирать лицо полотенцем, еще влажным – она, видимо, недавно была в душе. Вдруг, щиколотки коснулась шерстяная головка, и стала, раз за разом все сильнее, тереться о ногу и сандалий. Он расплылся в сонной улыбке, наклонился, и погладил:
– И тебе, привет, Честер!
Войдя на кухню, он снова увидел ее и, вдруг, изумился – он знает ее, знает, в полном смысле этого слова, уже девять лет. Сколько угодно раз она могла поменяться внешне, но никакие метаморфозы не смогли за эти годы изменить его видения, его отношения к ней. Стояла, и указывала двумя руками на прозрачный, с изображением подмигивающего мультяшного мышонка, стакан, бережно наполненного простой водой.
– Вот.
– Спасибо, малышка!
Вода немедленно ринулась расталкивать стенки пищевода, глоток за глотком смывая остатки бактерий в желудок, организм окончательно посыпался. Наконец, пустой стакан опустился на кухонную панель, как котенок снова принялся за свое.
– Я его только что кормила. Покурим?
Взяв по сигаретке, они просочились сквозь приоткрытую дверь на улицу, всячески отталкивая котенка, не давая ему выскочить за ними – им хватило Маркуса, что не дожил и до года, будучи сбитого прямо напротив дома, спешащим на работу автомобилем.
Они сидели на крыльце, и, молча, втягивали в себя клубы ядовитого дыма. По утрам он был, как обычно, молчалив, но сегодня, вдруг, почувствовал некое напряжение – как человек, всю жизнь проживший в одном и том же доме, вернувшись однажды с работы, вдруг видит какой-либо предмет не на своем месте, и понимает, что в доме, в его отсутствие, кто-то был.
– Малышка, что-то случилось?
– Да, я вот, что-то переживаю. Вдруг с тобой чего-то случится?
– Да, брось ты, ничего не случится! Просто время к уколу идет. Сегодня сгоняю по работе, а завтра с тобой в ПНД.
– Наверное, ты прав.
2
Еще будучи совсем маленькой девочкой, она, почти еще ничего не осознавая, и уж тем более не понимая всю тяжесть взрослой жизни, как и любой ребенок, старалась провести каждый свой день как можно интересней и насыщенней. Каждый день ей хотелось гулять и веселиться с друзьями, изредка лакомиться вкусной едой, бережно приготовленной ее мамой, слушать ее сказки на ночь, и тихонько засыпать, зная, что завтра снова будет хороший день.
Утром папа тихонько подойдет к ее кроватке, и будет щекотать ее, сначала за левую пяточку, а уж потом, если она все еще будет прикидываться спящей, примется и за тощие ребрышки. Спустя какую-то минуту, она не выдержит, и, смеясь, выдаст себя. Вместе они пойдут умываться, и к столу – там мама, любимая теплая мама, уже накрыла что-то такое теплое и вкусное, что задаст настроение на весь день всей дружной семье. После завтрака мама, вместе с ней, проводит отца на работу, а они, оставшись в девичьем царстве, займутся своими, женскими делами. Мама будет мыть посуду, и думать об ингредиентах для ужина. Она же будет в соседней комнате устраивать маленький день, наподобие человеческого, для своих бесчисленных маленьких кукол.