Ведьмина деревня

— Луна у нас ещё две недели убывать будет, успеем, а вот загубить тебя не хочется.

Следующие три дня Алёна покорно пила настойку, которая надо заметить, с каждым разом жгла и крутила всё меньше. Танюшу за это время она не видела. Евдокия ходила к Степану, проверяла, всё ли у них в порядке, относила еду. Ведь что может приготовить ребёнку старый холостяк? Только пельмени с макаронами, а ребёнку нормальная еда нужна. Но к Алёне дочь не пускала.

— Нечего ей от тебя дурное брать, пусть всё в землю уходит. Я сама подальше ночую, чтобы не подхватить лишнего. Но я с амулетами защитными, да и знаю что делать, если тёмные полезут. А Танюшка ребёнок — ею нельзя рисковать, — говорила женщина.

Тут Алёна вспомнила про красный браслет, что раньше был на её руке.

— А для меня браслет будет? — спросила она.

Евдокия помолчала.

— Браслет, девочка, это не просто нитки красные, вместе сплетённые, он особым образом делается: в дни определённые, со словами-заговорами, сила в него оберёжная закладывается. Не просто так его сотворить, чтобы он пользу нёс, — сказала ведунья, — для тебя браслет мать Степана плела, силой она обладала, всё своё материнское благословение в него заложила, а ты его не сберегла.

Алёна склонила голову.

— Но в этом и вина Степана есть: он тебе браслет на руку повязал, но ничего про него не рассказал. Откуда тебе знать, что ниточки значат? Говорила я твоему отцу: погоди, давай обучим девочку, а потом силу открывать будем. А он хотел тебя скорее под свою защиту взять. Да только поговорить побоялся, думал, что ты сама почувствуешь и придёшь. Мать его Видящей была, он был уверен, что и тебе её дар перейдёт, тогда сама всё поймёшь, своими глазами увидишь. Да не случилось так. А бабка Тимура тебе ещё и свою силу передала — она тебе ви́дение то и закрыла, ведь не могут в одном человеке две разные силы ужиться. И не дождались мы тебя, — закончила Евдокия.

— А она об этом знала? — спросила Алёна.

— Знала, да разве её это волновало? Бабке уйти спокойно хотелось, а с силой на тот свет не пускают, недаром старухи её передать стараются. Некоторые заранее себе ученика берут, а другие в последний момент родственнику или кровнику передают, — был ответ. — А браслет ты сама себе сделаешь, как поправишься. И дочери тоже: пока ей моих куколок хватит, а потом девочку под свою защиту возьмёшь. Нет ничего лучше материнской поддержки. Но хватит болтать, у нас с тобой дело не закончено. Вижу я, что лучше тебе. Почистилась кровушка, воспряло тело. Надо дальше иди.

С этими словами Евдокия обустроила небольшой алтарь на столе, налила в чашу воды, приготовила воск.

— Вы будете отливку делать? — догадалась Алёна. — Я тоже её делала. Но вы же сказали, что нехорошо это.

— Так я не с дурными мыслями, как ты на обидчиков мужа колдовала, а на болезнь твою отливать буду, чтобы вывести её из тебя, — ответила ведунья.

Потом опять овеяла Алёну дымом тлеющих трав, пошептала что-то над воском, растопила его и начала медленно лить в воду. Попадая на холодную поверхность воды, воск будто шипел, пузырился и наконец застыл в виде странной фигурки, лишь отдалённо напоминающей человеческое тело.

Внизу у неё были короткие, кривые ноги, в середине — торчащая в разные стороны шерсть, сверху — непропорционально большая голова, похожая на звериную.

Внимательно взглянув на отливку, которую Евдокия щипцами вытащила из воды, Алёна замерла. Ей показалось, что она это уже где-то видела.

— Что ты отшатнулась и побледнела? — спросила ведунья. — Знаком тебе этот образ?

— Мне кажется, да, — проговорила Алёна, пытаясь справиться с дрожью, — когда я жила в нашем с Тимуром доме, я порой замечала у печки тень его бабки. А с некоторых пор за её спиной появился ещё один силуэт. И он очень похож на то, что получилось из воска.

— Ах, девочка, — покачала головой Евдокия. — Нехорошие это вести. Сильные у нас противники. Но ничего, справимся. Твоя бабка по отцу тоже непростой была, не даст она тебя в обиду, как уж ты к нам пришла… Как же так получилось, что в тебе всё это пересеклось, — помолчав, добавила она. — Со всех сторон к тебе ниточки идут да в разные стороны тебя тянут.

Алёна пожала плечами. Она и сама не понимала, как попала в такой переплёт. Вроде росла обычным ребёнком, ничего особого не делала. А потом как закрутила жизнь, да полетела судьба под гору, что до сих пор остановится не может. Кажется, что всё с большой скоростью несётся вниз, а там уже и камни острые видны…

— Ты только о плохом не думай, — прервала её мысли Евдокия, которая внимательно смотрела на свою подопечную. — Мысль тоже свою силу имеет. Одна улетит, а другая останется да в жизнь обратится. Так что переставай грустить, былого не вернёшь. Я сейчас схожу отливки схороню, в землю да воду твою хворь сброшу. А потом продолжим.

Ведунья погасила алтарь, убрала свои магические предметы и ушла, а Алёна прилегла.

Мыслей не было. В голове была странная пустота. Это было непривычно после постоянно роящихся мыслей, устраивающих ссоры и жаркие дискуссии. Девушке даже порой казалось, что внутри неё живёт несколько разных людей, которые диаметрально отличаются друг от друга своими мнениями.

Один голос принадлежал её маме, им Алёна всегда ругала и корила себя. Точнее, голос сам звенел в её голове, сообщая, что она «безмозглая, безрукая, ни на что не годная девчонка». И так было каждый раз при её малейшем проступке.

Другие голоса отличались тревожностью и постоянным ожиданием худшего. Например, если кто-то опаздывал, то Алёна сразу думала, что с ним что-то случилось. Более простой вариант она не рассматривала.

Среди обвинителей порой прорезывался голос её защитника, но он был такой злой и агрессивный, что Алёна сама пугалась. Результатом его выступлений была разборка с Аней или ритуал на возвращение Тимура: так что помощь этого голоса тоже была сомнительна.

И вот сейчас они все молчали. Девушка с удивлением почувствовала свои личные стремления, а хотела она тишины и уединения, хотела что-то делать руками. В этом плане её очень интересовали самодельные куколки, которые творила Евдокия. За время своего пребывания в доме ведуньи Алёна скрутила пару куколок, почувствовав успокоение на душе. Будто вся тяжесть накручивалась на нитки и уходила из неё.

Посреди тишины, что стояла сейчас в комнате сплошной стеной, вдруг раздались громкие голоса. Девушка резко поднялась на постели, почувствовав головокружение и слабость. Звуки доносились с улицы. Там ругались двое мужчин. Алёна узнала голос своего мужа и Степана.

Она быстро накинула тулуп, засунула ноги в стоящие на выходе ва́лёнки, что Евдокия уже приготовила к зиме, и вышла из дома. Искать свою одежду не было времени.

Картина, открывшаяся её глазам во дворе, не радовала. Её отец и Тимур стояли друг напротив друга. Танюша прижималась к деду и с испугом смотрела на отца.

— Отдай мне ребёнка, — зло говорил он, обращаясь к Степану, — нечего ей с вами в лесу делать, её здесь волки съедят.

— Среди людей волков больше, — как можно спокойнее ответил пожилой мужчина.

— Мамочка! — крикнула Танюшка и кинулась к Алёне.

Остальные повернули к ней голову.

— Вот, значит, как ты у отца живёшь? — ухмыляясь, спросила Тимур, — а сама, значит, в чужой избе ошиваешься? Даже одеться не успела? С кем ты там была?

Мужчина решительно отодвинул со своей дороги Алёну и прошёл в дом. Внутри раздался звук падающей мебели, девушка хотела зайти следом и остановить мужа от разрушения дома Евдокии. Но её сковал такой страх, что она осталась стоять неподвижно.

По взгляду Тимура она поняла, что лекарства, прописанные врачом, он не принимал с момента её ухода, значит, около трёх недель. А запах, исходивший от него, говорил о том, что он ещё и пил всё это время.

Наконец муж вышел на порог.

— Никого не нашёл? — спросил подошедший Степан.

— Наверное, спрятался, — ответил Тимур, — но ничего, я ещё его найду.

— Кого ты искать собрался? — спросила Евдокия, подошедшая к ним за это время со стороны леса. — Это мой дом, и кто тебе разрешал в него входить? А коли мужа моего ищешь — так не здесь он, а меж сосен в земле давно лежит.