Страница 22 из 41
"Поздравляю с праздником, дорогая. Рад, что был знаком с твоим отцом, и смог помочь тебе найти место в жизни. Я ни в коем случае не прощаюсь, мы обязательно будем держать переписку. Я с удовольствием выслушаю твой рассказ об успехах вашего супруга, на новой родине…
Возможно, через пару лет, приеду к вам в гости. На первое время оставлю средств из вашего наследства. Надеюсь, что вы вспомните все уроки и сможете хорошо обустроиться, чтобы встретить меня или моего посыльного с достойным комфортом. Если же вам станет скучно, то вспомните те теплые вечера, когда мы собирались всей семьей…" — здесь Белла не выдержала и закатила глаза: «В любом случае, уверен, что у вас хватит сил жить полноценной жизнью. Женитьбы — это не оковы, это возможность.»
Белла утерла одинокую слезинку. На краткий миг, когда Мартынов вернулся с разрешением его Величества на свадьбу и отъезд, она поверила, что сможет стать свободной. Но жизнь решила иначе. Белла разгладила платье, осторожно, чтобы не размазать макияж убрала слезинку и пошла требовать завтрак для себя и мужа.
1 июня 1842 года.
У огромной Российской империи были не менее огромные окраины. Одна из них располагалась на юге и граничила с Азовским морем. Правительство несколько лет селило здесь смешанные народы, пытаясь облагородить и обустроить богатейшие земли. Край, который называли Новороссией, в узком смысле включал в себя Херсонскую, Екатеринославскую и Таврическую губернии, в широком — также Бессарабскую губернию, Кубанскую область, Черноморскую и Ставропольскую губернии, область Войска Донского.
Местом же своего «добровольного изгнания» Вадим выбрал Екатеринославскую губернию. В сам Екатеринослав Вадим не поехал, желая осмотреть места для покупок. Радовало, что народ здесь жил, а не существовал. Плодородной земли хватало всем, даже многочисленным военным поселениям казаков или офицеров, которым с 1803 году отводились земли штаб-офицерам — по 1000 десятин, обер-офицерам — по 500 десятин.
Но по сравнению с крестьянами выделялись помещики и дворяне. Они изнывали от скуки, ловили крохи слухов, что доходил до них из Москвы, Петербурга, Киева или Варшавы.
— Вадим? — Захарченко выбрался из кареты и потянулся, разминая спину. Больше трех суток они ехали по пыльной разбитой дороге, чтобы остановиться на берегу Азовского моря, в десятке верст от Мариуполя.
Вадим стоял лицом к морю и не отвечал. В руке у него почти догорела сигарета, но что-то звало его из синей дали.
Там, где Захарченко видел море, Вадим видел выжженную чашу со стеклянным дном. Вестники никогда не забывали цену своих ошибок, ведь именно им приходилось «убирать» за собой в случае провала операции. Бескрайние пустыни на месте цветущих тропических лесов, расплавленные остовы на месте величественных небоскребов и трупы. Так много погибших, что легче сжечь планету, чем похоронить всех нормально. Сценарии менялись, но итог неудачи оставался единым. Смерть, разрушение, миллиарды упущеных возможностей, идей, душ. Потенциал выбранных миров определялся не богатством залежей полезных ископаемых или близостью, к как-нибудь транспортным линиям. Для этого работали другие службы. Вестники же искали подобных среди звезд. Чтобы испытать, чтобы уберечь от случайностей, которые разделяли цивилизации на космические и забытые во времени. Парадокс Ферми спрашивал, если мы не одни во вселенной, то где все? Вестники могли бы ответить на этот вопрос многотысячным трудом с фото, видео и аудиодоказательствами, но без показаний свидетелей. Потому что после уничтожения цивилизации космическим барьером не остается свидетелей, только выжженные руины и кладбища размером с планеты.
Барьером или же стеной для цивилизации становились самые разные вещи: случайно выпущенное биологическое оружие, более успешные соседи по галактике, эксперименты в генетике, супервулканы, новый ледниковый период, ядерная война или же старые добрые метеориты. Вестники соревновались со вселенными, не зная сколько времени им выделили до встречи мира с глобальным звездецом. Помимо некоторых ограничений в силах, перед Вестниками стояло несколько задач, включая проверить, а достойна ли цивилизация, чтобы ее спасли.
— Вадим? — еще раз повторил обеспокоенный Захарченко.
— Прости, просто задумался о том, почему я так люблю работу.
— И? — Михаил поднял бровь.
— Мне нравится приглядывать за малышами.
— Вадим, ты когда выходил из кареты, головой ударился? — не понял Захарченко.
— Миша, если кого-то и на пять минут нельзя оставить, чтобы что-нибудь не случилось, то кто вы, если не дети? — Вадим развернулся от берега и пешком пошел в сторону города. Ему захотелось пройтись после долгой и неудобной дороге. Даже подвеска его кареты не справлялась с ямами на дороге, от упорной работы чиновников.
Да, некоторые цивилизации Вадим бы уничтожил лично. Например, ту где человечество выбрало поклоняться фури и добровольно изменило себя, ради меха и милых ушек. Хотя, можно ли их было считать людьми, комиссия не решила. Вадима это уже не касалось. Он свою задачу сделал и со спокойной душой, что в случае чего решать их судьбу будет уже не он, отправился на следующее задание.
В сороковых годах Мариуполь представлял плавильный сосуд национальностей. Над кирпичными и деревянными одноэтажными домиками виднелись купола храмов и церквей. После присоединения Крыма часть греков вернулась в родные места, а рядом с городом поселились казаки, основав несколько сел.
С тридцать пятого года губернатор Воронцов разрешил солдатам и морякам селиться в городе и строить дома на его окраине. Вадим спокойно прогуливался, вызывая заинтересованные взгляды местных.
Устье Кальмиуса служило удобной природной гаванью, которую называли «биржей». В 1824 году итальянец Кавалотти начал строить в Мариуполе малые суда. А лет пять назад разрешили построить набережную в устье реки Кальмиус. В 1840 году от центра к бирже проложили мощёную дорога. В 1840 году вместо деревянной пристани в устье Кальмиуса соорудили каменную набережную, придав побережью города строгие очертания.
Вадим прошелся по главной улице и зашел в таверну, где останавливались путники. Через город проходили торговые пути, но из-за маленького постоянного населения в пять тысяч человек, город рос очень медленно.
— Любезнейший, вам помочь? — спросил хозяин заведения. Пожилой мужчина в аккуратном, но стареньком костюме, стоял за большой учетной книгой.
— Лучший номер, — попросил Вадим и облокотился на стойку, нависая над книгой.
— Простите, но лучший занят… — растеряно начал хозяин, — может, вас устроит…
— Не устроит, — перебил его Вадим.
— Ну тогда могу порекомендовать гостиный двор на Базарной площади.
— Это ту дряхлую развалину? — уточнил Вадим, — какой у вас номер лучший?
— Пятнадцатый…
— А остановился сейчас там?
— Господин Сыклов. Он торговец второй гильдии. Но я не понимаю.
Разговор прервал звонок над дверью. В таверну зашли Захарченко и Егерь с большими сумками.
— Егерь, пожалуйста напомни нашему знакомому, господину Сыклову, что он уезжает. Вежливо.
Егерь улыбнулся и прямо с сумками пошел к номерам.
— Но, он же только приехал! — Хозяин захотел остановить Егеря, но Вадим поймал его за руку и полез в карман пиджака. Из кармана Вадим достал толстенную пачку ассигнаций перетянутую резинкой. На жаргоне такую пачку называли котлетой, жирненькой такой, с панировочкой.
Хозяин тяжело сглотнул. В коридоре раздался шум. Со стороны номеров выбежал мужчина. Он натягивал подтяжки от брюк поверх пижамы. На голове у него болтался ночной колпак.