Страница 4 из 5
Школа войны
Сон
Утро брезжит, а дождик брызжет.Я лежу на вокзале в углу.Я еще молодой и рыжий,мне легко на твердом полу.Еще волосы не поседелии товарищей милых рядыне стеснились, не поределиот победы и от беды.Засыпаю, а это значит:засыпает меня, как песок,сон, который вчера был начат,но остался большой кусок.Вот я вижу себя в каптерке,а над ней снаряды снуют.Гимнастерки. Да, гимнастерки!Выдают нам. Да, выдают!Девятнадцатый год рожденья —двадцать два в сорок первом году —принимаю без возраженья,как планиду и как звезду.Выхожу двадцатидвухлетнийи совсем некрасивый собой,в свой решительный, и последний,и предсказанный песней бой.Потому что так пелось с детства.Потому что некуда детьсяи по многим другим «потому».Я когда-нибудь их пойму.«Последнею усталостью устав…»
Последнею усталостью устав,предсмертным равнодушием охвачен,большие руки вяло распластав,лежит солдат.Он мог лежать иначе,он мог лежать с женой в своей постели,он мог не рвать намокший кровью мох,он мог…Да мог ли? Будто? Неужели?Нет, он не мог.Ему военкомат повестки слал.С ним рядом офицеры шли, шагали.В тылу стучал машинкой трибунал.А если б не стучал, он мог?Едва ли.Он без повесток, он бы сам пошел.И не за страх – за совесть и за почесть.Лежит солдат – в крови лежит, в большой,а жаловаться ни на что не хочет.Госпиталь
Еще скребут по сердцу «мессера»,еще вот здесь безумствуют стрелки,еще в ушах работает «ура»,русское «ура – рарара – рарара!» —на двадцать слогов строки.Здесь ставший клубом бывший сельский храм —лежим под диаграммами труда,но прелым богом пахнет по углам —попа бы деревенского сюда!Крепка анафема, хоть вера не тверда.Попишку бы ледащего сюда!Какие фрески светятся в углу!Здесь рай поет! Здесь ад ревмя ревет!На глиняном истоптанном полутомится пленный, раненный в живот.Под фресками в нетопленом углулежит подбитый унтер на полу.Напротив, на приземистом топчане,кончается молоденький комбат.На гимнастерке ордена горят.Он. Нарушает. Молчанье.Кричит! (Шепотом – как мертвые кричат.)Он требует, как офицер, как русский,как человек, чтоб в этот крайний часзеленый, рыжий, ржавый унтер прусскийне помирал меж нас!Он гладит, гладит, гладит ордена,оглаживает, гладит гимнастеркуи плачет, плачет, плачет горько,что эта просьба не соблюдена.А в двух шагах, в нетопленом углу,лежит подбитый унтер на полу.И санитар его, покорного,уносит прочь, в какой-то дальний зал,чтоб он своею смертью чернойкомбата светлой смерти не смущал.И снова ниспадает тишина.И новобранца наставляют воины:– Так вот оно, какая здесь война!Тебе, видать, не нравится она —попробуй перевоевать по-своему!Кёльнская яма
Нас было семьдесят тысяч пленныхв большом овраге с крутыми краями.Лежим, безмолвно и дерзновенно.Мрем с голодухи в Кёльнской яме.Над краем оврага утоптана площадь —до самого края спускается криво.Раз в день на площадь выводят лошадь,живую сталкивают с обрыва.Пока она свергается в яму,пока ее делим на доли неравно,пока по конине молотим зубами, —о бюргеры Кельна, да будет вам срамно!О граждане Кёльна, как же так?Вы, трезвые, честные, где же вы были,когда, зеленее, чем медный пятак,мы в Кёльнской яме с голоду выли?Собрав свои последние силы,мы выскребли надпись на стенке отвесной,короткую надпись над нашей могилой —письмо солдату страны Советской.«Товарищ боец, остановись над нами,над нами, над нами, над белыми костями.Нас было семьдесят тысяч пленных,мы пали за родину в Кёльнской яме!»Когда в подлецы вербовать нас хотели,когда нам о хлебе кричали с оврага,когда патефоны о женщинах пели,партийцы шептали: «Ни шагу, ни шагу…»Читайте надпись над нашей могилой!Да будем достойны посмертной славы!А если кто больше терпеть не в силах,партком разрешает самоубийство слабым.О вы, кто наши души живыехотели купить за похлебку с кашей,смотрите, как, мясо с ладони выев,кончают жизнь товарищи наши!Землю роем, скребем ногтями,стоном стонем в Кёльнской яме,но все остается – как было, как было! —каша с вами, а души с нами.