Страница 20 из 24
– Что за сон? – спросила я тихо. Обычно я бы не решилась задать столь личный вопрос, но в полумраке многое казалось возможным.
– То, что я видел под Арками, – сказал он просто, и явздрогнула. Многие препараторы видели нечто на Шествиях. Об этом было не принято говорить, как не принято говорить о детских страхах или первых юношеских фантазиях. И всё же – шёпоты, пьяные откровения, намёки… Все мы знали, что видения под Арками – не редкость. Некоторые полагали, что увиденное предсказывает будущее. Другие считали это глупым суеверием.
– Что это было?
Стром смотрел в огонь:
– Я проходил Арки не так, как ты, Хальсон. Я был ребёнком… И сам не знал, что делаю. Но я помню, что видел, так, будто это было вчера. Лёд… Но и огонь тоже. Кровь… Холод… И одиночество… – Он потёр бровь над изменённым глазом, вздохнул и вымученно рассмеялся. – Если эти видения и вправду что-то значат, Хальсон, мои не предвещают ничего хорошего.
– Я думала, ты не суеверен.
– Я не суеверен. Но эти сны действуют мне на нервы.
– Тогда я выбрала правильный чай. Моя мать заваривала его отцу, когда… – я осеклась.
Я машинально потёрла запястье – должно быть, останется синяк.
– Прости, – сказал Стром. – Сам не понимал, что делаю. Больше не подходи ко мне так близко, когда я сплю, хорошо? – Помедлив, он взял мою руку в свои. – Больно?
В полумраке многое кажется возможным.
– Уже нет, – прошептала я.
– А что ты видела в Арках? – Он всё ещё держал мою руку в своих, и я позволила себе расслабиться. Не думать о том, что это значит. И как показать, что мне это нравится? Я замерла, чтобы не спугнуть его – ничего лучше в голову не пришло.
– Я плохо помню, – честно сказала я. – Всё было как в тумане. Но что я помню точно, так это храмовый зал… Огромный, пустой. Ещё – плач. Тогда я подумала, что детский, а сейчас… Чем-то это было похоже на крик хаара. И мне было холодно – но, думаю, это потому, что мне просто было холодно, – я неловко рассмеялась.
– Да, погода была так себе, – согласился Стром и отпустил мою руку, чтобы налить ещё чая. Я надеялась, что он возьмёт её опять, но этого не случилось.
– Как думаешь, каким будет мир без Стужи? – спросила я, снова подумав о чёрных тропах эликсиров под его кожей. – Мы без Стужи?
– Кто знает. Я читал всё, что мог найти, чтобы составить более или менее достоверную картину… Но Стужа пришла в Кьертанию так давно. Учёные пытаются реконструировать, разумеется, но можно только предполагать. Если восстановится климат, каким он, предположительно, был до пришествия Стужи, на континенте будет зелено и тепло. Океан, окружающий его, тоже потеплеет. Урожаи больше не будут проблемой – кьертанцы смогут обеспечить едой себя, и ещё на экспорт останется. Химмельны… – он запнулся, как будто поняв, что слишком увлёкся. – Роль Химмельнов определённо изменится, – сдержанно произнёс он. – Без Стужи, без армии у них не останется ничего.
– Ты хотел бы, чтобы «их роль изменилась», – сказала я тихо. – Даже если с Сердцем ничего не выйдет. Ты планировал, как…
– Ты обещала не спрашивать, – мягко сказал он. – Запасные планы теперь не имеют значения, Хальсон. Мы найдём Сердце – и проблема Химмельнов решится сама собой. Никто больше не будет запрещать людям ехать, куда они пожелают, жить, как они пожелают…
– Не думаю, что это возможно, – осторожно сказала я. – Любое общество налагает на людей ограничения.
– Верно. Но ограничения в Кьертании станут куда здоровее, когда Стужи не будет. Мы живём в искусственном пузыре, Хальсон. Отрезанные от других народов и стран собственной исключительностью… Здесь никогда не может быть развития, пока это так. А Химмельнам – Химмельнам выгодно, чтобы так это и оставалось.
– Кьертания сразу после того, как Стужа уйдёт, будет лежать в руинах, – сказала я, и Стром кивнул.
– С большой вероятностью. Да. Мы не знаем, к каким последствиям приведёт такая резкая смена климата. Не знаем, что станет со снитирами и дравтом.
– Думаешь, снитиры выживут без Стужи?
– Вряд ли. Но это не значит, что они погибнут сразу.
– А мы? – спросила я, и Стром улыбнулся. – Что будет с нами, с тобой? С препараторами?
– Смотрю, этот вопрос тебя сильно волнует.
– А тебя? Тебя он совсем не волнует?
Стром отвернулся:
– Конечно, волнует. Но это вопрос толерантности к рискам, Хальсон. Меня он волнует гораздо меньше, чем тебя. Это очевидно. Но я не сумасшедший и не самоубийца. Более того, всё, что я делаю, я делаю ради людей… и ради препараторов. Особенно – ради препараторов. Они пострадали достаточно и долго несли эту страну на своих плечах.
– Значит, ты подумал об этом. О том, что именно мы будем делать, когда это случится? Потому что… Я подумала: ведь не смогут ходить поезда, раз им не из чего будет делать ледяные рельсы. И что, если препараты перестанут работать? Тогда не станет ни автомеханик, ни парителей… Города и деревни окажутся отрезаны друг от друга.
– Всё новое рождается на свет из хаоса, – он вздохнул. – Но в выигрыше всегда окажутся те, кто сумеет обуздать хаос быстрее прочих. Я хотел бы рассказать больше, Иде. Но твоё знакомство с помощником Олке, его интерес ко мне… Я не хочу всё усложнять.
– Я бы никогда не рассказала ему ничего, что…
– Прошу, не думай, что это вопрос недоверия. Я верю тебе. Но чем меньше нитей может привести Олке к ответам, тем лучше. Он опасный человек – и готов на всё, чтобы найти ответы, если уж за что-то взялся… А если чего-то не знаешь – это невозможно выведать ни хитростью, ни силой.
Помедлив, я кивнула. Мне хотелось верить в то, что дело и вправду только в этом. Что Эрик знает, что может на меня положиться.
– Пока что просто поверь… мы позаботимся о том, чтобы жертв было как можно меньше. Чтобы новый порядок – может быть и даже, скорее всего, временный, но необходимый – установился как можно скорее. Есть люди, которые думают и просчитывают разные варианты много лет… Вместе мы справимся со всем, что принесёт нам Сердце Стужи.
Так в наших разговорах впервые появились «жертвы». Эрик Стром произнёс это слово буднично, походя. И хотя я, само собой, и без того понимала, что то, что мы задумали, вряд ли будет легко, как летний день в Химмельборге, мне стало не по себе.
В легендах Кьертании вообще ничто не давалось легко. Снитиры, дарившие вечную жизнь или сказочные богатства, пожирали руки, ноги и первенцев. Снежная дева, приносившая детям подарки, своим дыханием замораживала непослушных до смерти. От музыки волшебной флейты владетельницы Аделы сходили с ума те, кто не вовремя её слышал.
Само собой, Сердце Стужи, позволявшее получить над ней власть, должно было запросить ужасную плату.
Но кто знает. Возможно, для разнообразия эта легенда окажется нежной и прекрасной, как весна. Кьертания зазеленеет, покроется цветами, а люди, лишённые привычного образа жизни одним днём, разделённые бесконечными зелёными пространствами, возьмутся за руки и начнут дружно строить новую жизнь, распевая песни.
Возможно.
– Чай и вправду хорош, – сказал Стром сонно. – Глаза закрываются, а завтра в шесть нам надо быть в центре. Иди спать, Иде.
– Если хочешь… я побуду здесь ещё немного… пока ты не уснёшь. Я слишком поздно поняла, как это звучит.
Стром приподнял бровь:
– Это ни к чему. Мне жаль, что я тебя разбудил. Со мною случается… Но беспокоиться не о чём. Ты и так многое сделала. Спасибо.
Поднимаясь по лестнице к себе, я чувствовала, как горят уши, щёки, шея.
Что он подумал обо мне?
Что бы ни подумал – велел уйти. Я зарылась лицом в подушки, натянула на голову одеяло. Теперь я чувствовала себя униженной куда больше, чем из-за того, что Стром не делился со мной всеми планами. Даже не униженной – обиженной, раненой. Стром ранил меня – хотя не сделал ничего плохого.
Мне казалось, я чувствую: Стром неравнодушен ко мне. Он касался меня, втирал мази, говорил ласково, улыбался мне так, как не улыбался никому другому. Я хотела верить, что наши вечера значили для него не меньше, чем для меня, что я важна ему не только в Стуже – и не только как маленькая деталь его большого плана, в который не стоило меня и посвящать.