Страница 5 из 35
Егор убежал, но Алеша, верный друг, догнал его, сказал миролюбиво:
— Ладно, чего там…
Все забывается на свете, в конце концов и этот случай забылся со временем, но почему-то с той самой поры Егору расхотелось быть моряком.
Зато его одолевали всё новые желания. Он хотел стать художником, как его старший брат, но потом раздумал, потому что, кроме избушки с трубой на крыше, ничего не умел рисовать. Еще ему хотелось быть полярником, он мечтал о том, как в долгие, долгие полярные ночи, где-то на Северном полюсе, он сидит в палатке, окруженный собаками, и передает по радио на Большую землю поздравления с Новым годом.
А потом он раз и навсегда решил: буду писателем.
Это было самое большое его желание. Хотелось писать обо всем, что ни увидит: о дожде или о солнечной погоде, о друзьях и знакомых, о соседях по дому, об учителях и товарищах. И еще о своей собаке Кузе.
Он исписывал множество листов бумаги, но что бы ни писал, читал только одному человеку — Алеше. Больше никому другому. Даже старшего брата своего, Володи, он стеснялся. Хотя, может быть, если бы Володя хорошенько попросил его, он бы согласился почитать ему что-нибудь. Но Володя жил в другом городе, редко приезжал домой, а когда бывал дома, почему-то никогда не просил Егора почитать ему свои сочинения.
И вот теперь Егор шел домой и думал о том, что если бы Петр Петрович попросил его почитать что-либо, он, пожалуй, согласился бы.
Такому, как Петр Петрович, читать можно. Такой человек поймет все как надо.
Глава третья, которая расскажет о том, как Егор и Алеша отправились в гости к фотографу
Почему так получается, что хорошая, солнечная погода наступает обязательно перед экзаменами и потом длится все время, пока ходишь в школу и паришься возле доски, а за окном синее небо, и солнце, и свежая зелень деревьев?
И еще удивительно: случается, экзамены кончились, на целых два с половиной месяца школа закрыта, и, как назло, начинаются дожди. С утра как зарядят — и до вечера…
Вообще погода — штука коварная. Егор очень волновался, что в воскресенье — такой ответственный день — будет дождь и мама может не пустить его в гости к Петру Петровичу.
Егор глянул в окно. Слов нет, погода выдалась нынче на славу, солнце светит вовсю, в небе ни облачка.
Егор выбежал было из дома, взялся за щеколду калитки, как вдруг в дальнем углу двора послышалось деликатное повизгивание. Очень сдержанное, негромкое, но все-таки настойчиво напомнившее Егору о том, что Кузя тоже существует на этом свете и о нем забывать не следует, тем более что Петр Петрович и его пригласил в гости.
Егор подошел к Кузе.
— Пошли, Кузя, — сказал он. — Раз хочешь пойти, то я не против…
Егор любил ходить по утренним, тихим в воскресенье улицам.
Все кругом казалось особенно свежим, как бы обрызганным холодной водой: и чистые тротуары, и пустынные мостовые, и зеленые листья деревьев, и дома, которые еще не успели проснуться и глядели в мир занавешенными окнами.
Алеша ждал его на углу.
— Пошли. Ты Кузю тоже взял с собой?
— А что?
— Нет, ничего. Пусть идет.
Егор низко, до самой земли поклонился Алеше:
— Спасибо за разрешение, а то я боялся!
— Господи, — жалобно взмолился Алеша, — неужели я против Кузи? Я сам хочу собаку, только вот мама не позволяет, пока школу не окончу. Говорит: «Заведешь собаку, она будет тебе мешать уроки делать…»
Егор ничего не сказал в ответ. Что говорить? Только бередить раны.
Грачев переулок, куда направлялись друзья, находился далеко, на другом конце города. Ребята шли долго. Кузя бежал впереди них. И казалось, конца не будет новым улицам, которые открывались впереди.
Дом, в котором жил старый фотограф, был окружен большим тенистым садом. Цвели яблони, издали казалось, на сад опустилось большое снежно-белое облако, и звон стоял кругом, блаженный, нескончаемый звон, — это кружились, жужжали над деревьями осы и пчелы.
Одна оса закружилась над самой головой Кузи — видно, хотела сесть ему на макушку, но Кузя громко залаял, и она отлетела прочь. И в тот же миг из дома вышел Петр Петрович.
— Очень рад, друзья, — приветливо сказал он. — Милости просим!
И, стоя на крыльце, широко раскрыл дверь в дом.
— А Кузе можно? — спросил Егор.
— А как же!
Комната, куда они вошли, была большой, просторной; стол, вокруг него стулья, у стены шкаф, и всюду цветы: на подоконниках, в углах, даже на шкафу, вьющиеся, спускающиеся сверху вниз, с зелеными, красными и золотистыми листьями.
— Сколько у вас цветов, — сказал Егор. — Сила!
— Это комнатные, — сказал старик. — А еще у меня в саду много всяких растений. Вот выпьем чаю и пойдем в сад… — Он погладил Кузю по голове и спросил: — А что дать Кузе?
— Воды, больше ничего.
— Ну что ж, Кузя попьет холодной водички, а мы с вами чай с вареньем. Хотите клюквенное варенье с грецкими орехами? Сам варил.
— Конечно, хотим, — ответил Егор, а Алеша-сластена даже облизнулся.
Чай был очень вкусный, и варенье тоже вкусное; за окном пели птицы, в саду цвели яблони.
Старый фотограф смотрел на них и улыбался. Видно было, что он от души радуется приходу гостей.
В простенке между окнами висел портрет юноши. Открытая улыбка, смуглое, освещенное солнцем лицо, широко открытые глаза чем-то похожи на глаза хозяина дома. Юноша стоял возле дерева, держа одной рукой руль велосипеда. Над головой его спускалась цветущая ветвь дерева.
Петр Петрович взглянул на Егора.
— Это Вадим, мой сын, — перевел взгляд на портрет, — я его сам снял, незадолго до начала войны…
— Он похож на вас, — заметил Алеша.
— Да, говорят…
Егор решил переменить разговор. Он понимал: старику сейчас тяжело, снова вспомнил о сыне…
— В прошлом месяце меня выбрали редактором стенгазеты.
— Поздравляю. Ну и как, справляешься?
— Вроде ничего, — скромно ответил Егор. — Как по-твоему, Алеша?
— Очень даже хорошо, — подтвердил Алеша.
— А ребята пишут в свою газету?
— Конечно, пишут.
И Егор стал рассказывать о том, какие заметки и корреспонденции пишут его товарищи: о питомцах кружка юннатов, о спортивных занятиях, о туристских походах, которые намечено провести во время каникул, и еще о том, что он, Егор, предложил с будущего года начать вести летопись своего города.
Петр Петрович слушал его с интересом. Но особенно оживился он, когда Егор рассказал об этой самой летописи.
— Вот это я одобряю. Это и полезно и интересно, вы все сразу же поймете, как интересно. Ведь мой сын когда-то тоже вел такую вот летопись.
— Вместе с товарищами?
— Нет, один. Он тогда был постарше вас, учился уже в девятом классе. У него была толстая общая тетрадь — дневник, куда он записывал все события жизни.
Петр Петрович неожиданно встал, как бы прервав себя, и вышел в другую комнату.
Егор и Алеша молча посмотрели друг на друга.
Вскоре дверь скрипнула, и фотограф возвратился, держа в руках тетрадь.
Она была старой, обложка сильно потерта, страницы пожелтели, казались хрупкими от времени, чернила выцвели. Но все-таки можно было прочитать все то, что было написано.
«Сегодня, 4 мая 1940 года, открылся Дворец культуры. Был вечер, выступали участники самодеятельных кружков…
12 июля 1936 года. В нашей школе был пионерский сбор по случаю окончания занятий и начала каникул. Выступали старые большевики, рассказывали о том, как создавались первые колхозы. Это было очень интересно. Мы задавали много вопросов. Разошлись поздно вечером…
Пионеры 23-й, 40-й и 59-й школ посадили молодые деревья на пустыре, возле авторемонтного завода. Здесь будет парк, конечно, со временем. Каждый пионер взял обязательство — вырастить пять деревьев, ухаживать за ними, следить за тем, как они растут, поливать и окапывать их».