Страница 5 из 65
Он оборвал себя. Маленькие, припухшие глаза Петровича смотрели на него с откровенной жалостью.
И он догадался — Петрович все знает. Все, что случилось. Хотя ничего не сказал ему за все эти годы.
— Ты… Ты откуда знаешь? — спросил он.
Петрович ответил не сразу.
— Случайно. А тебе разве не все равно?
Капитан не стал допытываться. В конце-то концов теперь уже и в самом деле неважно, каким образом узнал Петрович о том, что Ардика нет в живых.
Петрович вздохнул, сказал просто, словно точку ставил:
— Что было, то прошло. Теперь надобно о другом думать.
Капитан долго не спал в ту ночь. Вздыхал, ворочался с боку на бок, перекладывал раскаленную подушку на другую сторону.
Усыновить Илюшу? Тогда Илюша переедет к нему, и они будут жить вместе, вместе возвращаться с дежурства домой…
Но как это сделать? Сказать прямо в лицо: «Хотел бы ты стать моим сыном?»
Что бы он ответил на это? Удивился, или посмеялся, или сказал бы сразу: «Хорошо, я согласен»?
Слова Петровича, сказанные походя, между прочим, вдруг словно бы прорвали завесу, долгие годы окутывавшую его.
Нет, Илюша не похож на Ардика. Но он привязался к Илюше. Даже сильнее, чем сам ожидал.
У Илюши нет отца. Отец убит на фронте. И он, кажется, любит его, капитана. Если не любит, то, во всяком случае, привык к нему. А привычка — это тоже не семечки, как там ни говори…
И постепенно, день за днем, он все более вживался в тайную, одному ему ведомую мысль. И чем дальше, тем больше она захватывала его, и он уже не мог думать ни о чем другом.
Но он решительно не знал, как сделать, чтобы желание его исполнилось. Слова рвались с губ, и все-таки он не мог выговорить их.
Как обычно, Илюша приходил к нему по вечерам и сочинял всякие байки, где главным героем обязательно был он сам или, хотя и реже, его отец.
«И все-то ты врешь, — с нежностью думал капитан. — Все-то сочиняешь. И как только не надоест?»
Но мечтам капитана суждено было остаться мечтами.
Сестра Илюши — умница и красавица — вышла замуж за референта министра речного флота, и референт постарался для свояка — перетащил его в Москву, в Управление пароходства.
Илюша ликовал, места себе не находил от счастья. На радостях даже забыл попрощаться с Петровичем, и с капитаном-то попрощался небрежно, торопливей, чем тот ожидал.
Мысленно он был уже дома, на Покровке, и капитан понимал: на все в этом городе, в том числе и на Петровича и на него, он глядит как сквозь матовое стекло, думая лишь об одном: скорее бы уехать.
И он уехал.
— Скатертью дорожка, — коротко заметил Петрович, зайдя вечерком к капитану.
Он не хотел показать виду, что обижен невниманием Илюши — парень мог бы забежать, хоть руку пожать на прощанье.
— Ладно, — сказал капитан. — Ему в Москве лучше. Дома, как ни говори, и стены друзья…
Петрович не ответил, пососал трубку, потом заговорил о другом.
Ночью капитан долго сидел над своей летописью, хотел и не знал, что писать.
Собравшись с мыслями, написал:
«Илюша Астахов, который работал у нас на «Ястребе» механиком, уехал в Москву. Он очень доволен, и я рад за него. А то, о чем думал, не вышло. Да и никак не могло выйти. Потому что у него семья. И он к семье привязан, и иначе не могло быть».
Закрыл свою летопись, вышел в палисадник, пройтись перед сном. И снова подумал о том, что надо бы непременно завести собаку, все было бы не так одиноко, и, когда возвратишься с дежурства, собака встречала бы у калитки.
Как-никак живое существо. Друг.
5
Под Новый год почти вся команда «Ястреба» по старой традиции собралась у капитана.
Пришел новый механик, узкоглазый, со смугло-румяным девичьим лицом, татарин Камиль Абдуллин, его жена Катя, водолаз Иван Иваныч Сушко и, само собой, Петрович.
Каждый принес с собою бутылку водки, не рассчитывая особенно на щедрость капитана, а Камиль, кроме того, притащил огромный праздничный крендель.
— Сама пекла! — с гордостью сказала жена Камиля. Она была, по-видимому, значительно старше его, остроносая, худощавая, и, по слухам, командовала Камилем как хотела.
Иван Иваныч, мужчина огромного роста, добродушный молчун, виновато ухмыльнулся:
— А моя дома с ребятами осталась. У нас младший чего-то куксится. И мне соответственно ничего не дала…
Все было так, как и полагается, — ровно в двенадцать выпили по первой рюмке, потом пили за разные разности — за удачный ремонт, за хорошую погоду летом, за здоровье каждого в отдельности, вспомнили старика Зотова, укатившего к дочери в Балтийск, не забыли и про Илюшу, который, должно быть, живет себе припеваючи в Москве, на Покровке.
А в середине ночи разыгрался скандал. Жена Камиля перепилась, стала приставать к Ивану Иванычу и Петровичу.
Петрович брезгливо отмахивался от нее трубкой — отродясь не выносил пьяных баб, а она, смеясь тонкогубым щучьим ртом, норовила вырвать у него трубку и кричала:
— Ты меня не бойся. Ты только глянь на меня, нешто я страшная?
— Будет, будет, — тихо уговаривал ее Камиль, но она, не слушая его, приставала к Ивану Иванычу:
— Скажи правду, Иван, вовсе у тебя сын не болен, просто ты со своей индюшкой поцапался. Что, поцапался? Правду говорю?
Иван Иваныч только плечами пожимал — чего с нею объясняться? А капитан вмешался, сказал мягко:
— К чему вы это, Катя? Ну зачем?
И вдруг она обернулась к нему остроносым, в малиновых пятнах лицом и сказала беспощадно:
— Ты молчи лучше. Ты меня уговариваешь, а сам кто такой? Кто, спрашиваю?
— Катя, — укоризненно произнес Камиль.
Она блеснула на него глазом, он замолчал, опустил голову.
— А что? — с задором продолжала она. — Разве я не так сказала? Он меня уговаривает, будто и в самом деле человек, а мы-то знаем! Мы всё знаем! Люди говорят, жену выгнал с сыном, сын без отца растет, мается, а ему и горя мало. Живет себе в своих хоромах один, как мимоза!
Каждое ее слово было отчетливо слышно в наступившей тишине.
Петрович опомнился первый.
— Чего ты болтаешь? — сурово спросил он. — Чего языком без толку треплешь?
— А тебе что за дело? — спросила она, но он перебил ее:
— Дура баба, одно слово!
Она стремительно повернулась к мужу, вцепилась в его плечо колючими пальцами:
— Камиль! Слышишь, Камиль, как твою жену порочат?
— Успокойся, Катя, — он насильно усадил ее на стул, посмотрел на Петровича. Узкие кроткие глаза его потемнели. — Зачем так говоришь? Зачем женщину порочишь? Она женщина, а ты мужчина, старик, тебе не положено ругаться.
— А чего она брешет? — спросил Петрович. — Что она знает о Данилыче? Давно ли живет здесь?
Камиль бегло погладил жену по голове. Она прикрыла рукой сухие глаза.
— Не плачь, Катя…
Она притворно всхлипнула.
— Не плачь, говорю!
Потом смело взглянул на капитана:
— Вы только не серчайте, Афанасий Данилыч, серчать не надо, но у нас в городе все говорят, что вы сына бросили, и он у вас в другом городе без присмотра растет…
— Вранье, — хмуро сказал Петрович.
Капитан встал из-за стола, подошел к Камилю.
— Петрович прав, — сказал он. — Это вранье.
Повернулся, вынул из коробки, лежавшей на комоде, письмо жены, то, последнее и первое, единственное ее письмо, и протянул его Камилю.
Камиль недоуменно взглянул на него. Однако взял письмо, пробежал глазами. Нежные розовые губы его чуть заметно шевелились, повторяя про себя слова, которые капитан помнил наизусть.
Потом сложил листок, отдал его капитану.
— Она уехала, его и дома-то не было, — сказал Петрович. — Знаешь, как они, бабы, делают? Никому ни слова, ни ему, ни еще кому, ушла и не оглянулась даже. И сына с собой забрала. Понял теперь?
— Понял, — помедлив, ответил Камиль.
Он посмотрел на жену, которая время от времени заставляла себя всхлипнуть.
— А ну, хватит, — коротко сказал он. — Перестань!