Страница 32 из 65
Был он невысок, крутолобый, с темными прямыми волосами, длиннорукий, длинноногий, немного смахивавший на рано вытянувшегося подростка.
За плечами у него был рюкзак, в руках он держал фанерный чемодан, оклеенный глянцевитой розовой бумагой.
Он вскочил на подножку и глядел то вправо, то влево, видно искал или поджидал кого-то.
И тут из дверей сторожки выбежала девушка в ситцевом, чересчур широком для нее платье, в выцветшей косынке, небрежно наброшенной на голову. Она оглянулась по сторонам и побежала к тому вагону, где на площадке стоял парень.
Парень закинул голову, встретился глазами с Женей.
Он отвернулся, пригладил волосы.
— Ну вот, — сказал почти весело. — Уезжаю…
Каждое его слово было ясно слышно в тишине осеннего вечера. Девушка тоже посмотрела на Женю и Клаву.
— Меня отец не пускал, едва вырвалась…
— Да ну его, — с досадой сказал парень.
Она улыбнулась, но улыбка тут же погасла в ее глазах.
— Пиши, — тихо сказала она.
Он поправил свой рюкзак.
— И ты пиши мне.
— Ладно.
Она стояла перед ним, перебирая пальцами косынку.
— Говорят, там девчат много…
— Будет тебе…
— Нет, правда…
Паровоз загудел. Парень приподнялся на ступеньку выше.
— Пока, — сказал он.
Она молча кивнула. Загорелое лицо ее казалось бледным, несмотря на загар.
И вдруг, когда поезд уже тронулся, парень соскочил с подножки, бросился к девушке, обнял ее, потом быстро побежал, догоняя уходящий поезд.
И она, порозовевшая, как бы ожившая, счастливая и недоумевающая, с улыбкой подняла руку. А он, вскочив на подножку, не отрываясь все смотрел на нее, пока она не скрылась из глаз.
— Как думаешь, куда он едет? — задумчиво спросила Клава.
— Не знаю.
— Может, в отпуск?
— Нет, — сказала Женя. — По-моему, он куда-то завербовался, на стройку, или на завод, и теперь будет жить на новом месте, а она будет ждать от него писем, и он в конце концов вызовет ее к себе…
И Женя снова не удержалась, привычно понеслась без удержу по воображаемым тропам чужих судеб.
Она бы говорила, наверное, еще и еще, если бы случайно не взглянула на Клаву.
На Клавино лицо словно бы разом легла тяжелая сумрачная тень.
Губы ее дрожали.
— Все они такие, — сказала Клава. — Сперва обещают, золотые горы сулят, а потом…
Не договорив, она махнула рукой.
— А по-моему, он не такой, — возразила Женя. — Даже и сама не знаю почему, только мне кажется, он ее не оставит…
Не поднимая головы, не глядя на нее, Клава сказала…
— Я своему тоже верила. Думала, он не такой… — Оглянулась по сторонам, не стоит ли кто рядом. — А он на самом-то деле… — Голос ее оборвался. Почти шепотом докончила: — Такой же, как все…
Женя с удивлением и с невольным сочувствием посмотрела на нее.
Кто бы мог подумать? Да никогда в жизни! Ведь сама Клава хвасталась, говорила, какой хороший у нее муж, сама же она…
И, безошибочно разгадав ее мысли, Клава сказала с горечью:
— Я тебе раньше все наврала. Все, все!
— Зачем? — спросила Женя.
Горькая усмешка мелькнула в мрачных глазах Клавы.
— Не знаю. Не хочу, чтоб меня жалели… — Она приблизила лицо к Жене, сказала тихо: — Никому не признаюсь, одной тебе. Даже и сама не знаю почему, но как-то я сразу тебе поверила…
Женя кивнула ей. Что тут ответишь?
Клава вздохнула, машинально вглядываясь в деревья, бежавшие за окном, потом сказала с прямотой человека, которому уже нечего терять:
— Еду к нему, а не знаю, как-то он нас встретит.
Женя решила на прямоту ответить прямотой.
— Вы разошлись?
Клава медленно покачала головой:
— Нет, не разошлись, но и вместе не живем.
Она вновь обернулась к окну. Профиль ее четко рисовался в квадрате окна — негустая бровь над узким, чуть припухшим глазом, мягкая линия щеки, круглый подбородок.
— Люблю я его, — прошептала она, не отрывая взгляда от окна, словно стыдясь встретиться глазами с Женей. — Только об нем одном…
Она замолчала. Лицо ее вдруг прояснилось, посветлело, словно не к Жене, а к тому, далекому и любимому, были обращены ее слова, словно она мысленно увидела его сейчас перед собой и призналась ему, ничего не скрывая.
Теплый румянец окрасил ее щеки, глаза загорелись, стали прозрачными.
«А ведь она красивая, — подумала Женя. — В самом деле красивая. И как это я раньше не заметила?»
— Когда мы поженились, он меня любил, — вновь начала Клава. — Очень даже любил. А потом, последнее время, вдруг разом все переменилось. Совсем другим стал.
— Почему же так? — спросила Женя.
— Кто-то у него есть, — через силу проговорила Клава. — Кто-то есть. Только не знаю кто.
Женя слушала ее молча. Сложные чувства волновали ее — прежде всего она испытывала неловкость оттого, что эта, в сущности, малознакомая женщина так неожиданно и просто раскрыла себя перед ней. Она и сочувствовала ей, и в то же время боялась слушать ее, понимая, что, может быть, позднее Клава первая пожалеет о своей откровенности.
Но надо было что-то сказать, и Женя сказала:
— В семейной жизни всякое бывает. Еще помиритесь и обо всем позабудете…
Она и сама чувствовала всю фальшь, ненужность своих слов, которым нельзя, невозможно было поверить.
Однако Клава словно бы схватилась за невидимую руку:
— Думаешь, помиримся?
Но лицо ее снова погасло, потемнело.
— Я его провожала. Вместе с Алешкой. Он не хотел, а мы пришли. Стоит у окна в вагоне, вот как мы с тобой сейчас, а я с Алешкой на перроне. «До свиданья, говорю, Костя, счастливого пути». А он рукой махнул…
Что-то ударило Женю. В самое сердце. Она и сама еще не могла понять что. Ах да! Костя. Почему именно Костя? Разве мало Костей на свете? Ну Костя, ну и что в том такого?
Можно бы спросить, тогда сразу узнаешь все. И успокоишься. Только спросить. Одно лишь слово. Одно слово — фамилию.
Но Женя боялась — вдруг Клава назовет… Что тогда? Что же делать тогда?
И все-таки надо спросить. Если не спросишь — не будет покоя. Спросить — и все, и больше уже ни о чем не думать.
И она спросила небрежно:
— Ты его фамилию носишь?
— А как же? — даже с какой-то гордостью сказала Клава. — Мы же расписаны. Костровы мы…
9. Что же дальше?
Женя вернулась в свое купе, молча, ни с кем не говоря, взобралась на свою полку. Только здесь, (наверху, в относительном отдалении ото всех остальных, можно было прийти в себя, собраться с мыслями.
Как все это странно, странно и до ужаса просто!
Она сжала руками голову. Надо же было случайно очутиться в одном поезде с Клавой, познакомиться с ней, почти подружиться и вдруг неожиданно узнать, что это и есть та, неизвестная и до сего времени совершенно безразличная ей женщина, которая когда-то была близка ему. Почему когда-то? А сын, Алешка? Разве Костя отказался от сына или не хотел признавать его?
И как же это она сразу не распознала? Ведь Алешка вылитый отец. Те же глаза, тот же подбородок, и улыбается похоже, морща верхнюю губу, поднимая брови.
Теперь она знала все и еще раз убедилась в том, что Костя не лгал ей. Ни одного слова.
Все было правдой с начала до конца.
Вновь в памяти возникли страницы хорошо знакомой книги, одна за другой они быстро мелькали перед глазами, словно их перелистывала чья-то торопливая рука.
Вдруг все разом остановилось. Все остановилось, и лишь его лицо, услужливо отчеркнутое памятью, вплотную подступило к ней.
Он говорил ей какие-то слова, улыбался, встряхивал волосами, на бровях блестели капли дождя.
Так было тогда, в последний вечер перед отъездом.
Он ждал ее возле проходной, она вышла из дверей, подошла к нему.
— Наконец-то! — выдохнул он.
Всегда он встречал ее так, словно не надеялся больше увидеть, словно каждый раз, когда она выходила к нему, был для него неожиданностью, счастьем, откровением — всем сразу.