Страница 14 из 65
Теперь это уже давно позади, но сколько всего довелось пережить!
Год — это и много и мало. И вероятно, все-таки много. Потому что порой капитану кажется — Вася живет у него давным-давно, с самого раннего детства.
Странное дело, мысленно он даже путал их в памяти — Ардика и Васю. Он не забыл сына, — как мог забыть? Но иногда, вспоминая Ардика, какие-то слова, сказанные им в детстве, видел вместо Ардика лицо Васи, слышал Васин голос… Может быть, потому, что они похожи друг на друга? Нет, они вовсе не похожи. Ничем — ни внешностью, ни характером. Общее в них одно — оба дороги ему, и он сам бы не мог сказать теперь, кто дороже — сын или Вася.
Как-то капитан не на шутку повздорил с Петровичем.
Как обычно, они виделись почти каждый день, но теперь оба говорили только об одном — о Васе, о его наклонностях, привычках, стремлениях, о том, каково ему в новой школе и почему у него неладно с историей и математикой — выше тройки никак не поднимется.
— Ломкий возраст, — уверял Петрович. — Погоди, войдет в настоящие годы, переменится, — может, еще таким ученым станет, почище Крузенштерна…
— Поди ты со своим Крузенштерном, — досадливо отмахивался капитан. — Мне кажется, просто у них в школе слишком много уроков на дом задают, парень света белого не видит, даже ночью со сна вскрикивает…
— Это глисты, — безапелляционно говорил Петрович. — От глистов люди всегда во сне кричат.
Капитана больше всего раздражал самоуверенный тон Петровича. На все у него есть ответ, все всегда знает, можно подумать, что десятерых детей воспитал на своем веку.
Он так и сказал ему:
— И откуда ты все знаешь, головешка обгорелая? Один, как пень, на всей земле, а тоже мне, суешься со своими советами, словно мать многодетная.
У Петровича слегка зашевелились уши — признак обиды. Он и в самом деле почувствовал себя задетым словами капитана.
— Чем же это я «головешка»? — тонким, ехидным голоском спросил он. — На себя прежде глянь…
Но капитан не обратил внимания на обиду Петровича. Кажется, даже просто не заметил ее.
— Очень меня Вася тревожит, — озабоченно продолжал он. — Мальчик хороший, душевный, а вот в школе, ни в той, ни в этой, как-то ни с кем не сошелся. Нет у него ни одного товарища.
Петрович молчал, посасывая трубку.
— Мальчик в его возрасте должен иметь товарищей, — сказал капитан. — Помню, когда я вот таким был, у меня что ни день новый товарищ.
Петрович все молчал, и капитан спросил его с насмешливым удивлением:
— Ты что, языка лишился?
— Нет, — ответил Петрович, помахивая трубкой, как бы разгоняя невидимый дым. — Языка-то я не лишился, но просто жалко мне тебя стало.
— Жалко? — протянул капитан. — Это почему же?
— Вася, он, конечно, хороший, — сказал Петрович. — Я и сам к нему привязался, только все-таки так нельзя.
— Что нельзя? — спросил капитан. — Выговорись наконец!
Петрович несколько мгновений смотрел на него, и трудно было понять, чего больше в его взгляде — жалости или насмешки.
— Совсем ты на себя непохожий стал, Данилыч, — медленно произнес Петрович. — Вроде растерял себя. Одни у тебя теперь мысли, одни думки — все про него. Не мужик, а кормящая мать какая-то.
Капитан взглянул на него, усмехнулся, но ничего не ответил.
— Я иной раз даже, по правде сказать, рад душевно, что нет у меня никого, ни детей, ни жены, — продолжал Петрович.
— Почему? — спросил капитан.
— А потому, на тебя гляжу и понимаю: тебе этот мальчишка дороже жизни. А дальше что будет? Вдруг, вроде твоего сына, уйдет и не вспомнит, и не обернется даже. Так-то!
Капитан встал перед ним, заложив руки за спину.
— Вот что, — очень тихо сказал он. — Ты как хочешь, только сейчас уходи отсюда.
— Как это уходи? — не понял Петрович. — Куда это?
— Уходи! — заревел капитан и до боли сжал кулаки. — К чертовой матери уходи, и чтоб я тебя больше не видел.
Петрович пулей выбежал из комнаты, споткнувшись о порог.
В тот вечер капитан долго не ложился спать. В ушах стояли, ничем не заглушались горькие слова Петровича. И чем больше он думал, тем сильнее распалялся.
Вот, сукин сын, чего выдумал! Ребенок ему, видите ли, помешал. Хочет восстановить против ребенка, скажите пожалуйста, «уйдет и не вспомнит». А ему-то, старой кочерыжке, какое до того дело?..
Потом мало-помалу он успокоился, поостыл и даже поймал себя на том, что жалеет Петровича. Ведь один, совсем один на всем белом свете, один как пень…
Тут еще Вася подлил масла в огонь. На следующий день, в воскресенье, то и дело спрашивал капитана:
— Где же Петрович? Не заболел ли?
— Явится, — отвечал капитан, — может, просто занят чем-то.
И с надеждой поглядывал в окна — не покажется ли знакомая фигура.
Но Петровича все не было, и в понедельник утром капитан не выдержал, решил отправиться за ним сам. Шутка ли сказать, почти тридцать лет один другого знают, а теперь, выходит, все эти годы кошке под хвост?
Петровича он встретил на полдороге. От неожиданности все заранее подготовленные слова разом выскочили из головы.
— Вот, — сказал он растерянно, — и ты, стало быть…
— Чего я? — спросил Петрович.
Капитан стоял напротив него, неуклюже перебирая ногами.
— Ты вот что, — сказал он хмуро. — Если можешь, не серчай на меня, я, сам знаешь, горячий и не то еще могу сказать…
— А разве ты что сказал? — невинно удивился Петрович.
— Будет тебе! — угрюмо сказал капитан.
Но Петрович все еще продолжал кобениться:
— Нет, ты про что, Данилыч? Что-то не пойму…
— Ты давай приходи, и чтобы все по-прежнему… — через силу выдавил капитан.
— Куда ж я денусь? — печально спросил Петрович и, подойдя к капитану вплотную, тихо добавил: — Я ведь к тебе и шел сейчас. Мне без тебя и без парня — зарез!
15
Однажды весной капитан мастерил в палисаднике будку для Тимки, — пес уже достаточно вырос и, по общему мнению, заслужил хороший отдельный дом.
Был теплый день. С реки изредка доносились гудки пароходов, капитан прислушивался, безошибочно угадывал по гудку, кто проходит сейчас шлюзы — «Россия», «Чкалов» или «Чернышевский»…
Капитан прилежно обтесывал доски. Он был не мастак строить дома, даже если это всего лишь навсего собачья конура, но хотелось построить просторную будку, на зависть всем окрестным собакам.
Мысленно представил себе Васино восторженное лицо: придет из школы, увидит — дом для Тимки готов.
А может, наоборот, обидится, почему не подождали его, вместе бы смастерили…
Солнце пригревало все жарче. Капитан сбросил куртку, присел на доски. Удивительное дело: с утра работает — и хоть бы устал капельку!
«Должно быть, я очень здоровый, — с удовольствием подумал он. — Только на сколько моего здоровья хватит?»
Он задумался. Как и обычно, мысли его обратились к Васе. Что будет с Васей, если он, капитан, свалится с ног, заболеет?
Но лучше о плохом не думать. И потом, он не мог представить себя больным, даже старым. Не верилось, что он, капитан Алексич, вдруг состарится, чего доброго, еще выйдет на пенсию. Нет, это как-то не укладывалось в его голове.
А вот Вася часто представлялся ему взрослым. Большим, умелым, всезнающим. Это ничего, что в школе он учится неважно. Пройдет с годами. Ломкий возраст, как говорит Петрович. Он будет инженером, или врачом, или ученым. А может быть, капитаном дальнего плавания? Да, капитаном большого океанского лайнера.
На мгновение он закрыл глаза, представил себе пароход, этакую гигантскую белоснежную махину, которая летит по воде на подводных крыльях с быстротой, не уступающей «ТУ-104». А на капитанском мостике, освещенный солнцем, стоит его сын, Вася, в ослепительно белом кителе…
Подбежал Тимка, лизнул замечтавшегося капитана в нос.
Капитан вздрогнул.
— Ах, чтоб тебя!
Кто-то подошел к калитке, остановился. Капитан обернулся — высокий, сутулый человек в клеенчатом плаще смотрел на него.