Соседи

Обычно, уходя, он оборачивался, махал рукой, даже если издали не видел, все равно знал, что Рена глядит ему вслед.

«Не могу понять себя, хочу или не хочу, чтобы он обернулся. Наверное, и хочу и не хочу. Я привыкла, чтобы он оборачивался, но в то же время пусть он позабудет обо мне. Несмотря ни на что, пусть позабудет, только чтобы я не была для него постоянной тяжестью, пусть он будет свободен от забот обо мне. Ведь он никогда не признается, но я знаю, что ему тяжело со мной...»

Она долго, пока в глазах не зарябило, смотрела в окно на заснеженные деревья, на крыши, на которых осели пухлые снежные шапки, на истоптанный тротуар под окном. Потом откатила кресло от окна, выключила телевизор: Не хотелось этого пресловутого детектива: чтобы смотреть его, надо быть особенно внимательной, а она сейчас не может сосредоточиться, все время будет думать о другом...

Она взяла с полки книжку «Мистер Хайд и доктор Джекиль» Стивенсона, раскрыла ее.

— Будем читать, — сказала громко. — Стивенсон очень хороший писатель.

Сева вернулся часа через четыре. Еще стоя на пороге, торопливо заговорил:

— Реник, не сердись, честное слово, до того далеко забрели, аж за Лосинку, потом у Симы лыжа сломалась...

— Да ты что? — изумилась Рена. — С чего это я буду сердиться? Мама уже часа два как дома, все у нас в порядке...

«Зачем, ну зачем ты оправдываешься? Я же знаю, тебе было весело, ну и прекрасно, очень рада за тебя, и очень хорошо, что ты наконец-то пошел на лыжах. Только не надо кривить душой, не надо оправдываться, извиняться...»

Всю эту ночь Сева не спал, думал все об одном и том же — о Симочке. Вдруг в один миг, разом влюбился. И уже ничего не мог с собой поделать. Он ходил за ней как привязанный, то и дело догонял ее на дорожках, смотрел, не мог наглядеться на ее лицо, круглощекое, пылающее здоровым румянцем...

Такого с ним еще не случалось. Разумеется, бывали встречи, вон даже Леля успела ненадолго понравиться, но тут, он чувствовал, тут все было совсем по-другому.

В прошлом году случилась одна история, он тогда со смехом рассказывал Рене. Вез во Дворец жениха и невесту. А они возьми да начни ссориться. Жених был много старше, чем невеста, грузный, черноволосый, губастый, а невеста щуплая, тоненькая, в чем только душа держалась. И с нею такая же щупленькая подруга, ненамного постарше ее годами. Из-за чего поссорились жених и невеста, Сева не знал, просто не прислушивался, но на одном из перекрестков, когда он остановился, ожидая зеленый свет, услышал:

— А я и вообще-то плевать на тебя хотел! =

Сева глянул в зеркальце. Жених нарядный, в белой сорочке, в черном, хорошо отутюженном костюме, в карманчике голубой платочек, и галстук такой же голубой, визжал тонким, бабьим голосом. Он так и сыпал злыми, обидными словами, а невеста молчала, и только бледные ее губы чуть заметно подрагивали, а подруга испуганно моргала глазами, но не отвечала ему ни слова.

«Вот это да, — подумал Сева, — хороша свадьба, ничего не скажешь!»

А жених между тем все больше распалялся, продолжал крыть невесту почем зря. В каких только грехах не упрекал он ее! И глупая-то она, и ничего не понимает в жизни, и отец у нее дурак дураком, и хозяйка она никуда, и никто с нею никогда жить не захочет, только он один такой вот идиот нашелся, решил взять за себя, но разве она сумеет оценить подобное счастье, разве в силах понять, что он для нее сделал?

Он говорил безостановочно, а невеста все молчала, и подруга ее со страхом глядела на жениха, а он, чувствуя свою безнаказанность, кричал все громче и яростней.

Тогда Сева не выдержал, остановил машину. Сказал жениху сравнительно спокойно:

— Попрошу вас...

Жених замолчал, обалдело уставившись на него черными, влажными, похожими на маслины глазами.

— Это ты о чем, парень? — спросил он, опомнившись.

— О том самом, — ответил Сева и вдруг закричал грозным басом: — Чтоб духу твоего больше здесь не было!

С силой распахнул дверцу машины:

— Слыхал, или надо уши хорошенько прочистить?

И жених, покорно, нагнув голову, вылез из машины. А Сева поехал дальше.

В зеркальце было видно: жених стоит все там же, на перекрестке, в нарядном своем костюме, ошеломленно глядит вслед машине.

Сева расхохотался. Невеста спросила:

— Как это вы сумели так?

И тоже засмеялась. Слезы ее мгновенно высохли, она мигом похорошела, беленькая, темнобровая, с темно-русыми волосами, красиво уложенными.

И подруга невесты, разрумянившись, захлопала в ладоши:

— Какой же вы молодец!

— Так что, девочки, не сердитесь на меня? — спросил Сева.

Невеста решительно замотала головой:

— Что вы! Напротив...

— А теперь куда же? — спросил Сева.

— Домой, надо рассказать все папе и маме, — ответила невеста.

— Куда ехать? — поинтересовался Сева.

— В Зюзино.

Сева присвистнул: Зюзино, это же надо только придумать, через весь город телепаться, но ничего не поделаешь, раз надо, значит, надо, едем в Зюзино.

Дорогой невеста рассказала ему всю правду. Она наполовину туркменка, по отцу, а жених туркмен, живет в Ашхабаде. Их сосватали еще тогда, когда она была маленькая, и, хотя жених не очень нравился ей, она не нашла в себе решимости и силы отказать ему. Зато, сколько могла, тянула со свадьбой, а жених все понял, он очень хитрый, и теперь, едучи в машине, решил выместить свою обиду на ней.

— Пусть папа делает, что хочет, — сказала невеста. — А я больше ни за что не соглашусь выйти замуж за Рахима! Никогда и ни за что!

Подруга засмеялась.

— Дома у них дым коромыслом, плов готовят, шашлыки жарят, родственники из Ашхабада целого барана привезли, корзину гранатов, персики...

— Плевать, — сказала невеста. — Пусть подавится своим бараном.

— Воображаю, что-то будет с твоим папой, — сказала подруга.

— Не воображай, — ответила невеста и засмеялась, как показалось Севе, притворно: должно быть, все-таки немного трусила перед своим папой.

Что же, подумал он, восточные люди обычно крепко чтут и боятся старших, однако ему очень хотелось, чтобы она в конце концов уломала отца.

Он довез обеих — невесту и подругу до Зюзина, остановился перед блочным пятиэтажным домом.

— Ну вот, — сказала невеста. А платить-то нам нечем. Ни копейки с собой...

— Ладно, перебьюсь, — сказал Сева. Утром он возил одну пару и ему кинули сверху почти целую десятку. — Выдюжу...

Крепко пожал руки обеим — невесте и подруге. Невеста сказала:

— Позвоните как-нибудь. Все-таки вы меня выручили, только вы один!

Сева записал ее телефон на пачке сигарет, пообещал:

— Непременно позвоню. Узнаю, чем у вас все дело кончилось.

И не довелось позвонить, позабыл о том, что на пачке сигарет записан номер телефона, выбросил пачку.

Решил как-нибудь поехать в Зюзино; дом-то он, само собой, запомнил, правда, не знал номера квартиры, не беда, прошелся бы по этажам, отыскал бы девчонку... К слову, симпатичная была девчонка, и умная, видать, и веселая, и вообще в его вкусе, ему нравились такие вот тоненькие, кудрявые.

Он после все рассказал Рене, смеялся над собой:

— Дорого встала мне эта поездочка...

— Зато ты боролся за справедливость и победил, — сказала Рена. Подумала и добавила: — Ты поступил как рыцарь...

— Уж ты скажешь, — заметил Сева.

Рена спросила:

— А она хорошенькая?

— Так себе, — Сева привычно покривил душой. — Ничего особенного, середка на половину...

— Молодец она, — заключила Рена. — Не всякая так бы поступила.

— Вот это верно, — согласился Сева. — Правда, мы не знаем, чем там все дело кончилось, может, папа надавил, мама нажала, гости из Ашхабада уговорили, и все опять сладилось...

Нет, сейчас все было по-другому. И вовсе не в его вкусе была Симочка, а поди ж ты!..

И уже не избавиться от нее, потому что это и есть то самое, о чем пишут книги, поют песни, снимают кинофильмы и ставят спектакли, о чем мечтают все люди.