Соседи

«Мужики любят больше слабеньких, беззащитных, — думала Надежда. — Что же делать, если я не такая?»

Надежда была отважна во всем. Она не побоялась сделать того, на что не решается большинство женщин. В один прекрасный день она рассказала Артему о своем прошлом. Она не желала скрывать от мужа ничего. Пусть ее жизнь будет для него ясной, как на ладони, ни одного темного, потаенного уголка.

Она уже работала, преподавала в техникуме, когда встретился ей человек, которого она полюбила. Был он много старше ее, крупный архитектор. По его проектам были построены многие санатории на юге.

Он был убежденный холостяк, сам о себе говорил:

— Женщин люблю и даже приемлю, но жениться ни на одной не буду. Ни за что!

Он предложил ей поехать с ним в Пицунду, где в то время развернулось строительство отелей и пансионатов.

Была ранняя весна, надвигались экзамены в техникуме, кроме того, Надежда как самый молодой преподаватель имела множество общественных нагрузок.

Но она хотела поехать с ним вдвоем на юг, где, как он рассказывал, сейчас было особенно чудесно, цвела магнолия, персиковые и ореховые деревья оделись свежей зеленью, море было теплым, тихим...

Надежда представляла себе, как рано утром она идет с ним на пляж, еще пустынный, безлюдный, и плывет с ним наперегонки, обгонит его, обернется, глянет через плечо и снова плывет, ощущая, что он рядом...

Но как выкроить эти пять дней? С матерью Надежда не привыкла советоваться, да и что мать могла сказать ей?

— Девочка, как же так, ведь у тебя еще нет никакого отпуска...

«Если бы заболеть, — решила Надежда, — но так, не по-настоящему, а получить бюллетень и тогда махнуть куда хочешь...»

Однако легко сказать — заболеть! А чем? Если грипп — нужна температура; аппендицит — еще чего доброго упекут в больницу; ангина — но горло, как назло, чистое и розовое, без единого налета...

Научила одна многоопытная, всезнающая дама. Как-то Надежда повстречалась с нею в парикмахерской, разговорились, и почти неожиданно для самой себя, обычно скрытной, сдержанной, вдруг поведала о том, что ей хотелось бы уехать дней на пять, но нет никакой возможности.

— Как так нет? — удивилась дама. — Можно же заболеть...

— Я уже думала об этом, но, во-первых, больная я не поеду, а во-вторых, меня никакая хвороба не берет...

— Нет, от вас можно с ума сойти, — съязвила дама. — Если вы такое дитя, проинструктирую вас как следует.

И проинструктировала.

Надежда, хромая, едва добралась до своей районной поликлиники, придя к врачу, пожаловалась, что жутко болит нога от поясницы до самой щиколотки.

Врач — молодая, чуть постарше Надежды, пухленькая вострушка в белоснежном халате («Не иначе в институте была отличницей», — решила почему-то Надежда), мгновенно определила:

— У вас обыкновенное люмбаго...

Эти самые слова, по мнению многоопытной советчицы, должен был произнести любой врач. Надежда хотя и ждала этих слов, однако, не приученная лгать, не умела также и притворяться. Опустив голову, еле слышно пробормотала:

— Не знаю, может быть...

Если бы он, ее любимый, знал, на какие жертвы она идет ради него!

Вострушка дала ей больничный лист, освобождавший ее от работы на четыре дня. Кроме того, выпадало еще и воскресенье.

— Прекрасно! —воскликнул он. — У нас с тобой впереди пять дней! Целая вечность!

Они полетели в Пицунду, и пять следующих дней запомнились Надежде сплошным сияющнм, полным солнца, моря и любви праздником.

Все было так, как она себе представляла: тихое теплое море не то синего, не то чуть ли не розового цвета, безлюдный пляж, солнце над головой, и они оба постоянно вместе.

Ночью они открывали окно в своей комнате, тогда становился слышен плеск моря, скрытого за деревьями; радостно, не умолкая ни на секунду, трещали цикады, иной раз вдруг начинала во все горло петь неведомая птица и так же внезапно умолкала. Теплое южное небо мгновенно светлело, становилось опаловым, потом розовато-жемчужным в преддверии рассвета, потом все вокруг заливала горячая светоносная синева, без остатка поглощавшая все остальные цвета и оттенки.

Когда они вернулись в Москву, Надежда, как и советовала давешняя дама, как, впрочем, и полагалось, пошла в поликлинику закрывать бюллетень.

Дама напоминала тогда:

— Не забывайте прихрамывать, хотя бы немного, но хромайте, люмбаго сразу и бесследно спустя несколько дней не проходит...

И Надежда уже заметно бодрее, однако все же слегка волоча ногу (сказалось ее абсолютное здоровье — не умела симулировать) вошла в кабинет врача.

Вострушка, бывшая по мнению Надежды, отличницей в институте, встретила ее как добрую знакомую.

— Как дела? Вроде получше?

— Я принимала анальгин, — сказала Надежда,

— А растирания? Горчичники?

— Да, все делала и еще грелку клала...

Говоря так, Надежда старательно отводила глаза в сторону, боялась, что вострушка, как глянет на нее, так сразу все и поймет.

— Так как же? — спросила вострушка. — Продлить или не надо?

— Не надо, доктор, — испугалась Надежда. — Мне уже хорошо...

И еще больше испугалась, потому что вспомнились слова той дамы, предупреждавшей не говорить так, ибо врач может что-то заподозрить.

— Дайте бюллетень, — сказала врачиха и почему-то вздохнула.

Домой Надежда не шла, а бежала. Щеки ее горели. Черт побери, ей всегда за все приходится дорого платить!

Может быть, кто-то другой наплевал бы на все и, глядя врачу прямо в глаза открытым взглядом, так, как обычно глядят признанные лжецы и студенты, сознающие, что провалят экзамены, без запинки врал и все прошло бы без сучка и задоринки, а вот она не могла так...

И она, еще и еще вспоминая о коротком своем разговоре с врачихой, нещадно злилась на себя и почти уже жалела, зачем послушалась недоброго совета, зачем симулировала, притворялась, зачем, наконец, поехала с ним в Пицунду?

Хотя было хорошо, очень хорошо, и все же нет, не стоило этого делать...

Так думала Надежда, несясь к дому по арбатским переулкам, не замечая никого и ничего.

А возле дома встретила... свою врачиху.

Надежда остановилась, на миг лишившись слов. Смотрела на врачиху, вытаращив глаза, не понимая, ее ли она видит или это ей кажется.

— Я так и знала, — сказала вострушка, сердито хмуря светлые короткие брови. — Я же к вам заходила на следующий день, поскольку была в соседнем доме на вызове, но вас и след простыл.

— Я, — начала было Надежда, — я, знаете...

Но вострушка подняла маленькую крепкую ладонь, и Надежда замолчала.

— Знаю, — сказала вострушка. — Вам нужны были эти самые пять дней, не правда ли?

— Правда, — ответила Надежда.

— Так, значит. Разумеется, я могу аннулировать бюллетень, и у вас будут неприятности.

— Еще какие!

— Хорошо, я не буду этого делать.

— Я прошу вас, если можно...

— Это нельзя, но я не буду, обещаю вам, а вы обещайте, что ничего подобного больше не повторится.

— Никогда, — сказала Надежда.

Врачиха несколько мгновений смотрела на нее, не говоря ни слова, потом сказала:

— Вы лихо бегаете, я вас чуть не потеряла из виду, а я в институте была не последняя спортсменка.

Надежде вдруг стало смешно. В общем-то, если так поразмыслить, ситуация прекомичная. Она окончательно осмелела.

— Я, как вас увидела, решила, что вы в институте, должно быть, были отличницей.

— Только на последнем курсе, — ответила врачиха, оглядела внимательно Надежду, чуть улыбнулась большим добрым ртом:

— На юге небось были? Загорели на славу.

— Старалась, — призналась Надежда. — Люблю загорать, а вы?

Вострушка хотела что-то ответить, может быть, сказать, что тоже любит загорать, но глянула на часы, вспомнила о том, что в сущности перед нею обыкновенная симулянтка, которую, по чести говоря, надо было бы хорошенько наказать, и потому сухо кивнула Надежде, отвернулась от нее, быстро зашагала к себе в поликлинику.