Соседи

Леля знала, что бабушка живет одна, что, кроме мамы и ее, Лели, у бабушки никого нет. Значит, ей с Альмой веселее.

Она нагнулась, погладила Альму по голове, и Альма стала быстро-быстро махать хвостом, как бы приветствуя Лелю.

Весь день до самого вечера не закрывалась дверь в бабушкином доме. Приходили бабушкины соседи поглядеть на Лелю и на ее маму, ведь мама давно уже уехала из деревни и за эти годы ни разу не приезжала сюда.

Каждый, входя в горницу, первым делом кланялся бабушке:

— С радостью тебя, Лукинична...

А бабушка в ответ приглашала:

— Прошу, заходите, садитесь за стол...

На столе, у Лели разбегались глаза, чего-чего только не было: кипел самовар, огромный, бокастый, золотого цвета, Леле еще ни разу не приходилось видеть такой большой самовар, в тарелках лежали розовые толстенькие кубики сала, соленые огурцы, помидоры, квашеная капуста, румяные пышки, на противне разлеглись упоительно пахнущие пироги с капустой и грибами.

И еще бабушка выложила на стол московские гостинцы (теперь Леля уже хорошо запомнила это слово): сыр, копченую колбасу, шоколадные конфеты.

Гости пили чай, ели пироги, хвалили московские гостинцы, и все наперебой расспрашивали Лелину маму о московском житье-бытье. Леля слушала и думала о том, что, наверно, они все любят ее маму и жалеют, что она уехала из деревни.

Больше всех Леле понравилась красивая, светловолосая, улыбчивая женщина. Она долго целовала Лелину маму, потом погладила Лелю по голове.

— До чего ж ты у нас раскрасавица, — певучим, протяжным голосом пропела она. — Глаз от тебя не оторвешь...

— Будет тебе, Настя, как бы девчонку не испортила, — недовольно заметила бабушка. — Ничего в ней такого особенного нет, девочка как девочка...

— Вот уж нет, — возразила Настя. — Уж никак про нее такого не скажешь, что девочка как девочка...

Нагнулась к Леле, поцеловала ее в щеку.

— Что, верно говорю? Как думаешь?

— Не знаю, — сказала Леля.

Но Настя уже глядела на Лелину маму.

— А ты, Маша, вроде бы с лица спала. — Голос Насти казался словно бы озабоченным, но Леле подумалось, что, наверно, она притворяется, а на самом деле вовсе ей не грустно. — Не болеешь, часом?

— Нет, — ответила мама, — не болею.

— А дочка вся как есть не в тебя, — продолжала Настя, губы ее тронула чуть заметная усмешка. — Должно, в мужа твоего, не иначе?

— Угадала, — согласилась мама. — В него.

«Должно быть, мама не очень любит эту самую Настю, — подумала Леля. — И Настя, наверно, тоже не очень хорошо относится к маме. А почему так, интересно? Надо бы после спросить у мамы».

Все молчали, бабушка сказала первая:

— Чего ты, Настя, Машу пытаешь! Садись-ка лучше, я тебе чаю налью...

— Чай не водка, сколько его выпьешь? — спросила Настя, села против Лели, подмигнула ей веселым карим, в густых ресницах глазом. — Чай пить — не дрова рубить, верно, дочка?

— Верно, — ответила Леля.

Хотя Леле казалось, что Настя не нравится маме, она ей все равно нравилась, потому что Леле нравилось все красивое, а Настя была красивая, к тому же веселая, веселее всех.

Она первая затянула песню (Леле еще не приходилось ни разу слышать такие слова):

Ой, родимая ты моя матушка.

Да родимый ты мой батюшка,

Вы почто со мной расстаетеся?

На чужую сторону провожаете?

В чужую семью да в немилую.

Вы дитя свое отдаете кровное...

Мотив был протяжный, грустный, слова тоже были печальные, не только Настя, но и бабушка тоже тянула слабым, тонким голосом:

На чужую сторонку провожаете?

В чужую семью да в немилую...

Вдруг Настя оборвала песню, вскочила из-за стола.

— Да что же это! — воскликнула. — Что же мы, бабоньки, про печаль-горе к чему поем? Лучше давайте повеселее что вспомним...

И пошла притопывать ногами, поводя плечами, выкрикивая задорно чуть хрипловатым голосом:

Возьму ножик, возьму вилку

Да зарежу свою милку.

Пусть тогда ее ревет.

Никто замуж не возьмет!

Все заулыбались, оживились. Мама до того сидела скучная, ни с кем не разговаривала. Леле еще не приходилось видеть маму такой скучной. Бабушка, любуясь, глядела на Настю:

— Ну, девка! Огонь...

А Настя все плясала, все сыпала частушками, одна другой хлеще и смешней. И мама смеялась вместе со всеми.

Леля не помнила, когда в тот день ее положили спать. Мамин голос произнес над самым ее ухом:

— Она у нас привыкла рано ложиться... И Леля словно бы мигом нырнула в теплую темную пустоту.

А рано утром бабушка разбудила ее:

— Давай, Леля, вставай, грех спать в такую погоду...

Леля приподнялась на постели. В раскрытое окно виднелось голубое, чистое небо, на яблоне, которая росла возле самого окна, сидела большая черная птица, смотрела на Лелю в упор немигающим черным глазом; Леля подбежала к окну, хлопнула в ладоши, птица сорвалась и улетела.

Вошла со двора мама, держа в руке глиняный горшочек с молоком.

— Иди, Леля, умойся, я тебе парного молочка налью...

Молоко было необыкновенно вкусное. Леле казалось, она никогда еще не пила такого густого, вкусного молока.

Солнце обливало все вокруг ласковым, сияющим светом, листья дерева, чуть колеблемые легким ветром, были ярко-зеленые, словно бы омытые дождем, в палисаднике стояла Альма, белая шерсть ее как бы светилась. Леля позвала ее:

— Альма, иди сюда...

Альма замахала пушистым хвостом и подбежала к окну.

— Она у нас умная, — сказала бабушка, кинула в окно Альме кусочек московской колбасы. — Она меня каждый день на ферму провожает...

— Возьми меня с собой на ферму, бабушка, — попросила Леля.

— Ну что ж, — сказала бабушка, — изволь...

Ферма находилась на краю села. Леля увидела два длинных, с узкими окнами дома, стоявших друг против друга. В одном доме находились взрослые коровы, в другом — телята.

Бабушка привела Лелю в хлев для взрослых коров, подвела к стойлу в самой середине, показала на толстую, с раздутыми боками черно-белую корову:

— Это наша рекордсменка, Отрада...

— Почему рекордсменка? — спросила Леля.

— Больше всех молока дает и самый высокий процент жирности, — ответила бабушка.

Похлопала корову по жирной, в складках шее.

— Как, Отрадушка, поедем с тобой на Выставку?

Пояснила Леле:

— Мы с Отрадой три года подряд в Москву на Выставку ездили, мне за нее Большую золотую медаль присудили.

Отрада посмотрела на бабушку, глаза у нее были овальные, темно-шоколадного цвета. Красивые, задумчивые глаза.

— Мне кажется, что она все понимает, — сказала Леля.

— Как есть все, — убежденно сказала бабушка.

Бабушка и вообще-то считала, что все животные понимают наши слова. Она не только с Отрадой, но и с Альмой, даже с бестолковыми курами разговаривала на равных.

— Ты, Альма, никуда не годная девчонка, — укоряла бабушка собаку, если видела, что Альма не выпила налитого в мисочку молока. —Такое молоко хорошее, а ты нос воротишь. Заелась?

Альма ложилась на брюхо, подползала к бабушке, норовя лизнуть ее руку.

Леля слышала, как бабушка уговаривала кур:

— Что же это вы, милые, ленитесь? Давайте неситесь как водится, хоть по яичку в день, слышите?

И Леле казалось, что куры понимающе переглядываются друг с дружкой.

В ту пору у Лели появилось много новых друзей, все они жили по соседству — и Вера, и Катя, и братья-близнецы Сережка с Костей, и Аля, дочка красивой Насти.

Ближе всех Леля сошлась с Алей. Аля была всего на год старше Лели, но выглядела чуть ли не на все двенадцать лет, сильно вытянувшаяся в длину, с большими руками и ногами. Бледное, трудно загоравшее лицо ее было миловидно, она походила на мать красивыми, крупно вырезанными глазами, розовым пышно-губым ртом. И волосы у нее были такие же, как у Насти, светлые, слегка кудрявившиеся на висках и на затылке.