От мира сего

Витя был не в силах отвести от них взгляд.

— Так как, по рукам? — спросил Володя.

Витя еще пытался сопротивляться, он был правдив, даже в пустяках не умел солгать, покривить душой, обмануть кого-то.

— Но если я буду за тебя писать, выходит, мы оба обманщики чистой воды, — сказал он, однако Володя его и слушать не стал.

— Ладно, после покаешься — и все твои грехи простятся. Зато глянь на коньки — ветер, честное слово! Сплошной смерч! Как встанешь, сразу же полетишь…

И Витя не выдержал. И до самой весны скрепя сердце писал сочинения за Володю.

За себя и за него. И случалось, учитель ставил Володе пять, а Вите только три, потому что себе Витя писал во вторую очередь, спешил, не был таким внимательным, и порой учитель говорил:

— Что с тобой, Вершилов? Бери пример с Вареникова, сразу видно, человек старается, хочет заслужить хорошую годовую отметку. А ты? Почему не стараешься? Или лень-матушка заела? Что-то на тебя не похоже, давай подтянись, не отставай от своего друга…

Витя молчал, Володя безгрешно смотрел на учителя. Губы сложены умильно, руки благонравно лежат на парте. Пай-мальчик, да и только.

Интересно, помнит ли Вершилов всю эту давнюю историю?

Он, Вареников, помнил все. На то у него была и осталась превосходная память.

Еще он не мог простить Вершилову его отношений с больными.

Неужели и вправду его не раздражают эти дурно пахнущие, беспокойные, назойливые, вечно надоедающие своими жалобами субъекты?

Неужели его всерьез беспокоит состояние каждого больного и он в самом деле выздоравливает и умирает с каждым?

Неужели для него важно и интересно, на сколько десятых понизилась температура у Иванова, сколько раз переливали кровь Сидорову и каковы результаты переливаний?

Он смотрел на Вершилова во время обхода палат и не верил своим глазам. Но в то же время знал: Вершилов не притворяется, не играет.

Старшая сестра Клавдия Петровна как-то сказала при Вареникове:

— Нашему Виктору Сергеевичу все равно, кого лечить, академика или истопника, ему каждый дорог…

Вареникову почудилось известное неодобрение в ее голосе, он не удержался, спросил, с радостной готовностью услышать то, что ему хотелось услышать:

— И вы ему верите? Вам это нравится?

Она ответила сухо:

— И верю, и нравится, уважаемый Владимир Георгиевич.

Клавдия Петровна, как, впрочем, и все остальные сестры и врачи, недолюбливала Вареникова уже из-за одного того, что безошибочно чувствовала его искреннее и абсолютное равнодушие ко всем ним, их интересам и нуждам.

Иной раз Вареникову выпадали счастливые минуты, это случалось тогда, когда он узнавал о каких-либо неприятностях Вершилова.

Так до него дошло, что жена у Вершилова — не ах, характер хуже не бывает.

— Ну, а он как же? Мирится? — спросил Вареников.

— Ничего другого не остается делать, двое детей, — ответили ему.

И Вареников ликовал. Да, не повезло другу Витяю с женой, и очень хорошо, и прекрасно, так ему и надо!

Он пытался дознаться, нет ли у друга Витяя какой-либо интрижки на стороне, дамы сердца, с которой Витяю легче переносить домашние неурядицы, небольшая, уютная аморалка очень бы подошла к случаю, могла бы принести самые неожиданные результаты, но никто ничего не ведал о каких-либо связях Вершилова на стороне. Зато он узнал о том, что дочки Вершилова — не самые лучшие. И он, почти не скрывая своей радости, стал расспрашивать о подробностях, и ему рассказали, что обе пошли скорее в мать, обе тряпичницы, пустышки, вздорные, он слушал и радовался. Очень хорошо, чудесно, друг Витяй, так тебе и надо — именно так и надо, чтобы дальше было все хуже и хуже!

Любой самый мелкий просчет Вершилова, любую его промашку Вареников подхватывал и при случае докладывал вышестоящему начальству. Следует заметить, что доклады свои он обставлял мастерски и умело.

— Разумеется, Виктор Сергеевич — человек безукоризненной порядочности, — говорил он, глядя на собеседника своими теплыми глазами. — Но если бы немного больше твердости, разумной твердости, вот как, например, у вас…

— Ну что вы, — не без удовольствия возражало польщенное начальство. — Разве я такой уж твердый?

— Вы — в самый раз, — пылко продолжал Вареников. — На вас никто не в обиде, это я точно знаю, напротив, вас все глубоко уважают, вы никого не обижаете, но и никого не распускаете, то есть вы умеете делать то, чего наш дорогой Виктор Сергеевич абсолютно делать не умеет.

Однажды коллега Вареникова, с которым он долгое время работал в закрытой поликлинике, сказал о нем:

— У Владимира Георгиевича поразительно развито умение прислуживаться.

— Что это значит? — спросили его, и он пояснил:

— Во-первых, он всегда угадывает, и большей частью без ошибки, кого выдвинут в начальники, — и потому уже загодя строит с этим самым кандидатом самые добрые отношения, во-вторых, знает, как к кому подойти, о чем говорить с любым начальником, чует издалека, какой разговор тому или иному начальнику по душе, какой — и трогать не стоит…

Если бы Вершилов услышал эти слова, он бы наверняка подписался под ними обеими руками. Потому что он и в самом деле сумел хорошо изучить своего давнего школьного товарища и понимал: тот не может простить ему этого знания. Хотя он и представить себе не мог всю силу, весь накал ненависти Вареникова.

Внешне они вроде бы оставались почти в приятельских отношениях, но порой между ними все-таки возникали некоторые трения. Иные трения и споры влекли за собой довольно серьезные осложнения. Так случилось, например, тогда, когда Ямщикову из пятой палаты по распоряжению Вершилова перелили две ампулы крови.

Вареников не преминул спросить на пятиминутке:

— Зачем вы это сделали?

На людях он всегда обращался к Вершилову на «вы».

— Что именно? — спросил Вершилов.

— Вы распорядились перелить кровь безнадежному, а сами знаете, есть приказ — таким больным переливать только плазму.

Да, случился такой период, когда кровь в больнице была буквально на вес золота. И формально Вареников был прав.

Вершилов ответил не задумываясь:

— Я не мог иначе.

Вареников едва пытался скрыть свое торжество:

— Но это же нарушение приказа!

— Знаю, — ответил Вершилов и повторил: — Я не мог иначе.

После пятиминутки Зоя Ярославна сказала Вершилову:

— Так просто вам это не пройдет. Володечка не преминет со свойственными ему прилежанием и обстоятельностью обо всем сообщить туда, куда следует.

Вершилов устало махнул рукой:

— Пусть его сообщает куда хочет…

Ямщиков уже в третий раз попадал в больницу, все в то же отделение, правда, два раза его лечащим врачом была Зоя Ярославна, а в последний раз доктор Вареников.

Ямщикова отличала поразительная настырность и подозрительность.

— Я им всем цену знаю, — разглагольствовал он во всеуслышанье. — И никого не страшусь, так и знайте! Мне что министр, что генерал — все едино!

Любое врачебное предписание он старался перепроверить у заведующего отделением, потому почти каждый день являлся к Вершилову и требовал подтвердить правильность предписания лечащего врача. Когда сестра делала ему укол, он сперва требовал дополнительно прокипятить шприц, потом проверял ампулу, именно ли это та самая ампула, которая ему необходима. Любые таблетки, которые давала сестра, даже если это самая невинная таблетка пирамидона, он долго и вдумчиво оглядывал, обнюхивал, как выражалась старшая сестра Клавдия Петровна, чуть ли не пробовал на зубок.

В то же время его все жалели, и врачи и сестры: он медленно, неотвратимо погибал. У него стал катастрофически падать гемоглобин, появились одышка, головокружения.

И он сам сказал доктору Вареникову:

— Мне необходимо переливание крови.

Вареников задумчиво посмотрел на него. Ямщиков недаром столько месяцев провел в больнице, сам признавался, что понимает все свои хворобы не хуже любого доктора.

Однако Вареников попытался с ним поспорить: