Страница 18 из 58
Но с Асмик это никак не могло произойти. Одной лишь Асмик было под силу проникнуть в тот вакуум одиночества, который Туся сама, по своей воле, создала для себя.
Приходя к Асмик, наблюдая за ней и Володей, Туся думала про себя: «А что, если это все игра? Что он не любит ее, и тяготится, и не знает, как от нее избавиться?»
А порой ей казалось, — нет, он не играет, просто он добрый по природе, именно из-за своей доброты он старается быть с Асмик лучше, терпимей, нежнее, чтобы она не поняла, что он не любит ее.
Но позднее Туся осознала: это все не так. Он и в самом деле любит Асмик. Любит и дорожит ею, и кто знает, может быть, для него она единственная, самая красивая?
Однажды она пришла к Асмик и не застала ее. Дома был один Володя.
Они сидели друг против друга, она на тахте, он за столом. Сощурив глаза, она разглядывала его хмурое лицо, большие руки, лежавшие на столе, широкие, слегка опущенные плечи.
Она безошибочно чувствовала, что не нравится ему. Он и не пытался скрывать, что равнодушен к ней, к ее женским чарам, к ее, как утверждали многие, ленивому, непринужденному обаянию.
И не то чтобы Тусю удручало его равнодушие, но, как она и сама призналась впоследствии Асмик, в ней взыграло что-то извечное, бабье.
И ей захотелось прощупать его, так ли он безразличен к ней, в самом ли деле поглощен одной лишь Асмик?
— Расскажите мне о вашей работе, — попросила она.
Он поморщился:
— Вас это что, интересует? Или нет никакой другой темы для разговора?
— Интересует.
Усмешка тронула его губы.
— Что-то не верится.
Взглянул на нее. Не первой молодости, чего там, но хороша, ничего не скажешь, и чем-то похожа на обиженную девочку, у которой отняли желанную игрушку. На мгновенье стало жаль ее.
— А вы какая-то такая…
— Какая же?
— Неприкаянная.
Туся даже вздрогнула. Точнее не скажешь. Наверно, и сам не понимает, как оно вышло, — замахнулся и, не подумав, ударил в самое больное!
Он спросил открыто, с присущей ему грубоватой простотой:
— Одиночество, видно, заедает?
Туся широко улыбнулась:
— Хотите знать правду?
— Хочу.
— Спать есть с кем, а просыпаешься всегда одна.
— Я так и думал, — сказал он.
Встал, подошел к приемнику, повернул рычажок. Загорелся прозрачный зеленый глазок. Потом зазвучал рояль.
— Рахманинов, — сказала Туся.
Они сидели, молча слушали концерт Рахманинова.
И она думала, что он нарочно включил приемник, чтобы не говорить с нею ни о чем, не говорить и не спрашивать.
В дверях раздался звонок. Володя рванулся:
— Она…
Асмик вбежала в комнату, как и всегда запыхавшись, словно ее ждало множество дел и всюду надо поспеть.
Увидела Тусю, обрадовалась:
— Вот хорошо, что пришла! Сейчас будем ужинать.
— Отдохни хоть немного, — сказал Володя. — Целый день бегаешь как сумасшедшая.
Она покорно взглянула на него.
Он ворчливо заметил:
— Чайник уже вскипел. Хочешь, я поджарю яичницу?
— Нет, не хочу. Ты все равно не сделаешь так, как надо.
Асмик метнулась на кухню.
Володя вздохнул:
— Неисправима!
Асмик снова вошла в комнату.
Он пристально смотрел на нее, хмурясь и покусывая губы.
— Почему ты такой сердитый?
Он подошел к ней, повернул за плечи и подвел к зеркалу.
— Взгляни сама и реши, на что ты похожа?
Асмик посмотрела в зеркало, но не нашла ничего такого, что могло бы резать глаз. Даже сама себе понравилась. Старания Эммы Сигизмундовны не прошли даром.
— Платье голубое, — продолжал Володя. — Кофта желтая, бусы красные. Петрушка!
— Ну-ну, — пробормотала Асмик. — Что-что, а за бусы я спокойна. Красный коралл, страшно редкий…
Туся засмеялась. Без тени злорадства, но с некоторой долей насмешки.
— Чудак-человек, эти бусы в любом ювелирном, от силы пять рублей за нитку!
Володя сказал через плечо:
— Такой безвкусной бабы я еще отродясь не видел! Хоть бы вы, Туся, поучили ее, как надо одеваться. Погляди, ведь Туся одета очень просто, а все на месте!
«Если бы меня кто-нибудь так ругал, — вдруг подумала Туся. — Вот так, с раздражением, со злостью, с сердцем! Боже мой, она ведь ничего этого не понимает. Вот он хвалит меня, а ведь это так, походя, словно по забору рукой, и пошел дальше…»
Асмик разозлилась. Щеки ее стали пунцовыми.
— Если тебе не нравится, не гляди на меня. Я не картина!
Володя обеими руками обнял ее голову, приблизил свое лицо к ее сердитым, блестящим глазам.
— Дурак мой черный, — сказал нежно. — Просто-напросто дурак, и все тут!
Туся поднялась с места:
— Я пойду. У меня еще дел много…
Асмик вышла проводить ее в коридор. Сказала шепотом:
— Он, конечно, нельзя сказать, чтобы очень хорошо был воспитан…
— Он прав, — ответила Туся. — Ты и вправду дурак.
— Почему это я дурак? — обиделась Асмик.
Туся взяла сигарету из пачки, потом вынула коробку спичек, чиркнула спичкой, но огонь не загорелся.
— Почему это у меня так получается? — в свою очередь спросила она. — Из всех спичек в коробке я вытащу именно одну, горелую?
— А может быть, они все горелые? — предположила Асмик.
Туся пристально посмотрела на нее.
— Ты самый умный дурак, которого я когда-либо знала!
— Неужели? — спросила Асмик.
— Да, самый умный. И мы тебя все любим. Только, наверно, он еще больше, чем я.
— Ты так думаешь?
— Уверена!
15
— Вероятней всего, илеус, — сказал профессор Ладыженский.
Пальцы его быстро ощупали живот девочки. Девочка была без сознания. Темная, коротко стриженная челка открывала круглый лоб, блестевший от пота. Пульс прощупывался с трудом.
— Немедленно, — сказал профессор и кивнул Асмик.
— Хорошо, — ответила Асмик.
Только что, перед тем как войти в кабинет профессора, она видела мать девочки. Мать была худенькая, рыжеволосая, глаза сумасшедшие. Больно сжала руку Асмик.
— Доктор! Что же это такое?!
— Сейчас все скажу…
Асмик вышла из кабинета.
— Будем оперировать.
Мать сжала обеими руками горло, как бы пытаясь заглушить готовый вырваться крик.
— Вы?
— Я! — сказала Асмик. — У нее, очевидно, заворот кишок.
Случай был серьезный, что тут скажешь? Взяла в свои руки неожиданно тяжелую ладонь женщины.
— Успокойтесь, прошу вас. Может быть, все будет хорошо…
Женщина молчала, смотрела на нее. Немигающие, странно пустые глаза…
Операция продолжалась больше часа. Профессор не ошибся — заворот кишок, кишечник омертвел, и уже ничего нельзя было сделать.
Однако Асмик все еще надеялась на что-то, может быть на чудо. Она стояла над распростертым, почти безжизненным телом девочки; капли пота медленно стекали, щипали глаза, то и дело сестра марлей вытирала ей пот, а он снова стекал на глаза.
Внезапно ее ассистент Ляля Шутова тихонько вскрикнула. Асмик перевела на нее глаза — Ляля с испугом смотрела на нее. Асмик остановилась, медленно стянула с себя маску, палец за пальцем стащила перчатки. Все. Конец.
— Боже мой, — сказала Ляля, всхлипывая и морщась. — Боже мой, зачем это все?
— Замолчи, — угрюмо бросила Асмик.
Она стояла возле умывальника, мыла руки, ладони, пальцы. Потом остановилась. К чему мыть? Хватит. Операция кончилась…
Тогда она вспомнила о матери девочки. Наверно, стоит там же, где стояла, или ходит по коридору, и глаза у нее такие, что глядеть страшно. Что сказать ей? Какие слова найти? Как вымолвить такое?
Она подозвала к себе Лялю.
— Вот что, может быть, пойдем вместе, там ее мать…
Ляля затрясла кудряшками.
— Нет, нет, ни за что! Я не могу видеть, это уже слишком.
— Хорошо, — сказала Асмик. — Я скажу сама.
Коридор был очень длинный, Асмик казалось, он никогда еще не был таким длинным. В конце коридора стояла мать. Асмик подошла к ней. Мать смотрела на врача, и лицо у нее было каменным, ни одна черточка не дрогнула.